— И не смотрите на его синяк. Я все замажу так, что на фотографиях с выпускного ничего не будет видно, обещаю! — напевает птичка, которая кружит вокруг койки, постоянно поправляет одеяло, мамину прическу, горшки с цветами и взбивает подушку.

Мне, конечно же, пришлось рассказать Ланской обо всем: о драке с Саввой, роспуске стаи и прочем. Точнее, не так. Не пришлось, она меня не пытала, я сам захотел. А в ответ получил настоящий подарок, потому что Мика не стала меня жалеть, не полезла с умными советами или осуждением. Она молча выслушала и спросила о моих планах на лето после универа. А когда я невнятно ответил ей, что ничего не хочу, пока мама лежит без сознания, стала рассказывать о своих мечтах.

Мика мечтала уехать. После выпуска, до которого еще пару лет, она хотела уехать туда, где могла бы начать все сначала — так она сказала. И это прозвучало бы как прекрасный план, если бы неожиданно не ударило больно под дых. Я ведь и правда на мгновение потерял способность дышать, только представив это. Потому что на физическом уровне не мог сейчас думать о том, чтобы ее отпустить. Пусть даже лишь в предполагаемом будущем, которого у нас просто может не быть, но я не хотел ее отпускать. Знаю, что это эгоистично, знаю, что от неуемной жадности и не от большого ума, но я желал, чтобы она оставалась рядом. Отказывался думать об этом, просил самого себя не заглядывать так далеко и все же головой прекрасно понимал, что не сумею, не буду удерживать ее, чтобы она не зачахла рядом со мною. Перед ней открыт целый мир, я не в праве запирать Мику в клетке даже по ее собственной воле. Мне не нужна ее чертова жертвенность.

Сумел бы я пойти за ней? Другой вопрос. Я ведь уже принял тот факт, что желание отомстить ее отцу ни к чему хорошему меня не приведет. Маму это точно не спасет, только сделает Мику несчастной. Тем более, зачем мне надрываться, если Ланской сам себя наказывает каждый новый день своего жалкого существования. Позицию Мики и непоколебимость в выборе между папашей и всем остальным я до конца так и не понял, но принял, наверное. Столько ночей проецируя ситуацию на себя, я по итогу смирился с мыслью, что оборону девчонки не прошибешь. Ее безусловная любовь к людям, которые этого не заслуживают, обескураживает. Она любит меня, представляете? Это даже звучит дико, но я верю. Почему-то верю ей, как дурак. Хочу верить. Моей жизнью месть управлять не будет, но сути это не изменит, пожалуй. Я не оставлю маму одну. К счастью или к сожалению.

После больницы и всех этих бесконечно долгих и непомерно тяжелых тмыслей мое настроение падает. В нашей с Микой крепости на два дома было хорошо прятаться вдвоем, пока вчерашним вечером не приехала ее мама. Здесь, за пределами, в реальном мире все оказывается как-то отстойно, что ли. Мика поправляет мои рукава и болтает, что зря я не надел белую рубашку, в которой смотрелся так хорошо, что хотелось ее сорвать (это Ланской слова, не мои).

— Чем тебе не угодила моя праздничная футболка? — паркуясь перед универом, спрашиваю я и замечаю, как та напрягается, оглядываясь по сторонам, но настырно пытается делать вид, что все нормально.

— Может, тем, что она черная?

— Пойдет.

Ну какой мне на хер праздник после всего?

Я накрываю ее холодную ладошку своей и, сжав, заставляю посмотреть на меня.

— Эй, ты помнишь, что я говорил?

— Плевать на всех? — Ее губы крайне сексуально стреляют взрывным «п», когда она повторяет за мной. — Я все еще думаю, что это не лучшая идея. Твои друзья могут не понять…

— Здесь я соглашусь с Саввой, — напоминаю о разговоре, которые мы с ней обсуждали, — все уже закончилось. После выпуска я, скорее всего, не увижу большинство из них. Так что да, мне по хер на всех. И тебе должно быть. — Но по ее виду этого не скажешь. — И куда ты спрятала дикую пуму, которая вечно дерзит мне?

— Тут она, р-р-р, — забавно рычит, а я со смехом тянусь и коротко целую ее в губы, отчего девчонка тут же расцветает и краснеет так, сука, невинно, будто и не сбегала ко мне этой ночью, чтобы трахаться на барной стойке. Дважды. И еще раз на лестнице, когда до спальни мы просто не дошли.

Через полчаса должна начаться официальная часть торжественного толкания речей и вручения дипломов, поэтому во дворе полно выпускников, их друзей и родственников. И весь этот честной народ, ломая шеи, оборачивается в нашу сторону, когда мы выбираемся из машины и идем ко входу.

— Так вот как чувствовала себя Белла, — говорит Мика смущенно и невольно жмется ко мне под шелест разлетающихся сплетен.

— Ты о чем? — спрашиваю, отвлекаясь на Книжника, который машет издалека, и кучкующихся вокруг него парней из команды.

— Сумерки. Сцена, где Эдвард Каллен привозит Беллу в школу на своем «Вольво» и обнимает при всех.

— Так мне тебя обнять?

— Нет, — пугается, и глаза у совенка становятся еще больше, скоро вылезут из орбит. Она поправляет рюкзак на плече и собирается меня обогнать, чтобы оставить разбираться с последствиями одного, но я удерживаю ее, тормознув за руку в нескольких метрах от толпы. — Ян, у меня тесты, надо идти…

Я не хочу выводить ее из равновесия еще сильнее, тем более перед важным экзаменом, но не могу удержаться, чтобы хотя бы чуть не подразнить.

— Так я крутой вампир на супертачке?

Она ловит мой настрой и отражает улыбку, смирившись с тем, что удрать так просто у нее не получится.

— Ха, а я неуклюжая неудачница с плоским лицом. В целом, очень похоже. Но я всегда болела за накачанного оборотня, — бросает она, и я не успеваю отреагировать на выпад, когда Мика, встав на цыпочки, небрежно клюет меня в щеку и убегает в наш расчудесный храм знаний и науки.

Я ухмыляюсь себе под нос и после ковыляю к парням, которые явно ждут моих слов, чтобы выдать верную реакцию на увиденное.

— Бес, объяснишь? — кивает куда-то в сторону Дэн, пока я жму руки другим и здороваюсь на автопилоте с подоспевшим Саввой в черных