Женя нюхает его еще раз, затем выливает в раковину, а пустую бутылку выбрасывает – даже не в ведро, а сразу в мусоропровод, чтобы не мозолила глаза.

За время ее отсутствия квартира стала чужой и тесной, как оставленные на даче сапоги, в которые на следующий год влезаешь, а там внутри жуки, пауки, сырые стельки. И город неуютен, делает подножки ступенями и выбившейся из тротуара плиткой, неодобрительно следит фарами машин, сдувает ветром прочь.

Жене снится, будто она сидит в бабушкином доме за обеденным столом на первом этаже, пьет чай. Ночь. Работает телевизор, показывают дым, лесной пожар, пожарные вертолеты. Вдруг за окном из плотной темноты всплывает мертвецки белое лицо с кроваво-красным ртом, какой-то жуткий клоун. Он смотрит на нее, а Женя бросается к входной двери скорее запирать, пока он не вошел.

Ее выбрасывае, как будто она свалилась с мотоцикла. Она смотрит в потолок, слушает, как стучит сердце, как жужжит телефон, на миг подсветив тумбочку. Нехотя берет его.

очень соскучился по тебе, висит сообщение.

ты прилетела?

Она берет паузу, всматривается вглубь себя, ищет ответ – действительно ли ей хочется новой дозы комплиментов, оскорблений, обвинений, жалоб и вины, – яда, который Амин закапывает Жене в каждые глаз и ухо, ровно столько, чтобы обездвижить, чтобы смело продолжать пить ее время, жрать нервы, потому что Женя, как и остальные, будет молчать (ведь хорошие девочки молчат о таких вещах, ведь жаловаться стыдно, и сплетни распускать нехорошо, лучше терпеть). Втянуться на мазохистский круг, тот же, с теми же приколами, снова разогнать эмоциональные крылатые качели.

Амин знает стыд-и-срам, он дружит с ним. За это он ей и нравился, похоже.

Женя вдруг видит эту схему будто бы издалека: незамысловатый лабиринт, по которому бежит лабораторной мышью, и ей брезгливо и смешно. И стыдно – что до сих пор читает это и предает себя опять.

Она не хочет продолжать.

Амин ей помогает. Он пишет:

это, конечно, было свинство меня сбрасывать. уже встретила кого-то?

быстро ты

я не хочу с тобой общаться, отвечает Женя.

Молчание.

ну что ты снова начинаешь

я думал ты пришла в себя

а я хотел как лучше, по нормальному с тобой

нам же еще работать

Обвинения, слова любви и отговорки – словесная каша льется и льется на Женю из телефона, запутывая, побуждая спорить, опять гудит структура, набирает силу, пружинит упругой сеткой…

Женя добавляет профиль Амина в черный список. Затем блокирует его номер и все его страницы, и делается тихо. Безопасно.

Телефон вибрирует в руках, и Женя вздрагивает, роняет его на пол. Долго ищет между тумбочкой и кроватью, шарит пальцами вслепую.

– Алло, – говорит в него, когда находит.

– Привет, – говорит ей тот-кто-понял-бы.

Дианка присылает фото: они с Колей в обнимку, счастливые до невозможности. На фоне трехглавая розово-синяя церковь невероятной красоты.

Они пока живут в Славянске у Колиных родителей, те оказались чудесными людьми. Дианка приглашает Женю в гости, говорит, чтобы прилетала не одна, рассказывает, какая на Украине хорошая погода в октябре, как славно будет погулять, как там приятно в целом, а Женя подозревает, что тут не в погоде и не в Славянске дело.

Она закрывает чат, находит взглядом чемодан – тот ползет к ней, лежа на ленте выдачи багажа пузом вверх. Пока там часть ее вещей, самое необходимое: одежда по сезону, ботинки. Остальное Женя перевезет потом, может, организует доставку транспортной компанией. Самой ради этого добра не налетаешься, конечно.

Хотя можно и выкинуть часть. Можно вообще все выкинуть и купить новое, какая ведь разница-то, на самом деле. Это всего лишь вещи.

Она выбегает наружу, за раздвижные двери. Чемодан подпрыгивает на крохотных колесиках, щелкает ими на стыках плитки на полу. Женя замедляет шаг, перебирает взглядом лица встречающих, находит нужное.

– Привет, – ей говорит Илья.

– Не, ты глянь, что у хохлов творится, – говорит мама, не отрывая взгляда от телевизора.

По Первому идут новости, показывают вечерний Киев, заполненную людьми площадь, колонна Монумента Независимости подсвечена призрачно-голубоватым. Над толпой сине-желтые флаги, черно-красные флаги, кто-то вещает в громкоговоритель, припорошенные снегом шлемы милиционеров, пробки на дорогах из-за заграждений и метели. Корреспондент с красным подмерзшим носом рассказывает о демонтированных заграждениях у здания правительства, о разбитой активистами скульптуре – показывают, как лысый мужик бьет кувалдой по лысине Ленину.

– Чего творят-то, – охает мама. – Ты посмотри, чего творят! Такие же, как эти, в Волгограде.

«Этими, в Волгограде» мама теперь зовет Илью и Женю.

– Ну это дурдом, конечно. Ты слышала? Она же что сделала, эта дура. Заставила Илью продать квартиру, за которую он столько лет ипотеку выплачивал! Нет бы жене бывшей оставить, общий ребенок как-никак. Отдали бы им всю квартиру. Но нет, продали, деньги поделили, снимают что-то где-то. Чуть ли не в соседнем доме – и смысл? – Драматическая пауза, глоток чая. – Но ей не понять, как это – с дитем таскаться, конечно. Надо было ей дать родить тогда, все поняла бы.

Даша берет из вазы яблоко, большое, с восковым розовым боком, откусывает – жесткая кислятина, рот вяжет.

– А как бы родила? – интересуется. – Там же урод был, отклонения какие-то.

Мать отмахивается, будто рядом вьется муха. Продолжает следить за майданом Незалежности, сжатым до девятнадцати дюймов.

– Да там такой срок еще был, непонятно. Мы со Светой подарок гинекологу сделали, объяснили ситуацию, что так и так, ну дети больные на всю голову, рожать собрались. Такие риски же. Она вошла в положение. – Она поворачивается к Даше. – А у тебя как? С Сашей помирились?

Даша молчит, жует кислятину. Ей хочется написать Илье, рассказать правду, но зачем ему сейчас об этом знать? Разве это что-то исправит? Еще заявится к матери с «сайгой», сядет потом. И он наверняка расскажет Жене, а Жене знать не стоит. Ей и без того хватило. Ей не нужно боли.

Даша уносит этот яд в себе, прячет на дне живота. Но слишком тяжело таскать и прятать, Дашу тошнит и крутит много дней подряд, особенно по утрам и вечерам. Она еле передвигает ноги и даже готовить не может – от запахов еды воротит.

Может, из-за тошноты она и не заметила, что ее ждут в подъезде.

Двадцать восьмого декабря они закрывают точку позже обычного: перед Новым годом покупателей много, хорошая касса, Раевский попросил задержаться (за дополнительную плату, разумеется). Даша забирает Глеба, он с пакетом – «бабушка подарила», внутри большой набор и килограмм конфет. Глеб рассказывает о мультиках, которые смотрел (у бабушки он постоянно смотрит мультики), какой-то безумный сюжет с роботами-зверями, которые спасают мир (куда без этого, мир тонет во зле и ждет, когда его спасут).