Ей не с кем было поговорить об этом. Для всех, кто знал ее в этом большом городе, она была наглой провинциалкой, которая залезла в постель к своему преподавателю и соблазнила его с целью устроить свою жизнь. После сторожевского шоу, когда история любви Светлова к ученице была выставлена напоказ, только несколько человек, хорошо знавших Таню (не считая, конечно, Клары, которая из любви к брату приняла бы в снохи даже дикую ментавайку[1] с заточенными зубами и юбкой из пальмовых листьев), порадовались ее союзу с Игорем. Это мама и практически все жители ее деревни. Мама редко звонила ей, боялась потревожить, помешать, отвлечь от занятий, у них была договоренность, что звонить будет Таня. И она звонила, часто, и чем ближе подходил день свадьбы, тем звонков становилось больше. Она рассказывала маме все то, что ее саму, Таню, волновало меньше всего, а маму очень даже: быт, деньги, подготовка к свадьбе, отношения с Кларой.

В минуты, когда Таню охватывало такое отчаяние, что хотелось выбежать из дома и бежать куда глаза глядят, чтобы только не быть прикованной ни к роялю, ни к этой набитой дорогими вещами квартире, ни к чужому пока еще телу мужчины, ко всем запахам, звукам, ощущениям ее новой жизни, она слышала голос, от которого вся покрывалась мурашками: «Только знай, что теперь у тебя есть я. И это — не пустые слова. Всегда и во всем можешь на меня рассчитывать».

Сбежав однажды, она начала испытывать изнуряющий зуд, толкающий ее на новое преступление. Даже мысль о том, что есть он, легкомысленный и живущий одним днем, как птица, мальчик-мужчина, молодой, красивый, с теплыми губами и нежными руками, доставляла наслаждение. Когда же Таня сбежала снова (они сговорились по телефону, и она выбежала из дома, села в машину, и они умчались снова за город, в дом с розовой крышей), она поняла, что жизнь не такая уж и скучная, что можно прожить вообще не одну жизнь, а хотя бы две, и поместить в нее сразу двоих мужчин, совсем разных, но любимых ею. Редкие и дерзкие свидания наполняли ее новыми эмоциями, и это ее состояние не могло не сказаться на музыке. Все звуки, извлекаемые ею из глубины волшебного «Blüthner», звучали особо, то с тихой, стыдливой проникновенностью, то с изысканной утонченностью, то переливались солнечной радостью, обрушивались сокрушающей мощью жажды жизни. Таня взрослела, и вся жизнь ее постепенно наполнилась вполне осознанной любовью сразу к двум мужчинам.

Возможно, будь Женя другим, не отпускай он ее к Светлову, она бы скоро потеряла к нему интерес. А так, подогреваемая его притягательной холодностью, она с благодарностью одаривала его своей нежностью, зная, что, расставаясь с ним ненадолго, всегда сможет к нему вернуться. Контраст между инфантильным и оторванным от жизни пианистом и крепко стоящим на ногах романтичным и в то же самое время циничным молодым парнем возбуждал ее, заставляя метаться между ними, любить их и, конечно же, страдать.

«Благословляю тебя, птичка моя! — за сутки перед свадьбой сказал ей Женя, отпуская ее, трепещущую, с сухим и горячим от поцелуев ртом, нервную, какую-то летящую, с близкими слезами. — И всегда тебя жду».

Ей показалось, что голос его дрогнул, а глаза потемнели?

И вот теперь она в его машине, едва поместилась в своем пышном, с многослойными прозрачными юбками белом платье. Без фаты, она оставила ее на стуле, боялась, что кто-нибудь на нее наступит.

Она дышала так, словно за ней бежала вся свадьба с подвыпившими гостями, вооруженными автоматами наперевес.

— Женя, Женечка… Что же теперь будет? Ты разлюбишь меня, да?

Он взял ее лицо в свои ладони и так посмотрел ей в глаза, что она вдруг поняла, что совсем не знает его. И что так может смотреть лишь раненое животное, зная, что умрет.

— Женя?.. Нет, ты не должен так на меня смотреть…

— Иди, тебя ждут, — сказал он тихо и принялся часто сглатывать. Таня увидела, как под кожей запрыгал его кадык.

— Так, значит… Значит… Ты просто ждал, когда я сделаю выбор?

Он, закрыв глаза, протянул руки вперед, схватил ее и впился в ее губы долгим поцелуем.

Она вдруг со всей силой оттолкнула его от себя и теперь, часто дыша, возвращала ему долгий, тяжелый взгляд. Они поняли друг друга.

— Мне пора. — Она открыла дверцу и, придерживая платье и обнажая при этом тонкие ноги в белых чулках, сквозь которые просвечивала гладкая розовая кожа, бросилась вон из машины. Бежала на тонких каблучках белых туфелек, перепрыгивая лужи и грязноватые рытвины со снежной кашей, после чего завернула за угол и, пробежав мимо мусорных баков, ворвалась в жаркую гортань ресторана, миновав которую распахнула дверь в холл.

Все, она вернулась. Сердце билось где-то в горле. По вискам струился пот. Она, пошатываясь, не спеша, дошла до дамской комнаты и, только закрыв за собой дверь, смогла расслабиться.

Как, как она могла ошибиться в нем? Получается, что он вовсе не тот, не такой, он другой, и он не хотел делить ее с Игорем. Но всегда говорил обратное, мол, иди к своему пианисту, тебя ждет карьера, успех, спокойная жизнь в браке. Он еще спрашивал ее, что он может ей дать? Да все!!!

Она тряхнула головой. Все. Она не должна больше о нем думать. Теперь она замужняя женщина и должна всегда быть со своим мужем. Она привыкнет к нему, научится любить его так, как любит другого. Они будут счастливы.

Она вышла из туалета и сразу же увидела Игоря. Он в растерянности стоял посреди большого холла и оглядывался — явно искал ее.

— Я здесь! — крикнула она, и он вдруг увидел ее и бросился к ней.

— Таня! Ты где? Я тебя потерял! — У него был вид потерявшегося в магазине ребенка, который ищет свою маму. И это несмотря на то, что на нем был вполне себе взрослый элегантный черный костюм и белоснежная сорочка с бабочкой.

Она обняла его, прижала к себе, словно это она была старше его и это он нуждался в заботе и ласке.

— Я здесь, Игорь… Здесь, с тобой.

Ей показалось, что в эту минуту она стала старше и даже выше, словно еще раз подросла за эти несколько минут.

— Нет его, помер он, — услышала она, резко обернулась и увидела спускающуюся по лестнице пожилую женщину, впереди которой семенил сдерживаемый тонким поводком карликовый темного окраса пинчер. Притормозив возле ног Наты, пинчер оскалил свои мелкие острые зубки и стал похож на злого, маленького, прокуренного насквозь мужичка.

Ната промолчала и отвернулась. Она стояла перед дверью в квартиру номер девять, и время снова откинуло ее назад, в прошлое, когда она вот так же стояла здесь, на этом же месте, на пыльном резиновом коврике перед порогом, не зная, позвонить ли еще раз или уже уйти. И кто бы ей что ни говорил, она не могла поверить, что его больше нет. Вот сейчас она коснется пальцем кнопки звонка, и от его звука ее снова охватит паника, страх — больше всего на свете она боялась, что за этой дверью он не один, что на простынях, которые она купила Вадиму, сейчас лежит другая женщина. Она прямо видела эту картинку — она, голая, молодая, с полной грудью с торчащими сосками лежит, разметавшись на постели, а он сидит рядом, тоже голый, и влажная кожа на его плечах и спине кажется шелковой, до нее так и хочется дотронуться, и он курит.