Довольный очеркист уже хотел занести сейвыполненный в словесах натюрморт в особую книжечку, заведенную для упражненийума, но внезапно сильная колика вспучила его яйцевидный животик. Пискнув отболи, очеркист подпрыгнул на стуле. На миг ему почудилось, что у него вкишечнике засел вулкан Этна и извергает лаву.

«Неужели приступ? И какой сильный! Ай-ай-ай!»– испугался Басевич, роняя книжечку и мгновенно забывая об умственнойгимнастике.

В робком ожидании нового пробуждения вулкана,Сергей Тарасович замер на стуле, однако мучительные колики, к счастью,прекратились. Вскоре к очеркисту вернулась его обычная самонадеянность, и,атакованный аппетитом, он занес вилку над селедкой, выцеливая кусочек получше.

В этот нехороший миг разделанная селедкаизогнулась на тарелке и, открывая мертвый рот, укоризненно произнесла:

– Алеутский бог! Ты что, вьюнош, совсемофонарел? А ежели мне будет бо-бо?

Вилка звонко упала на стол. Басевич замер,по-рыбьи заглатывая ртом воздух. Его испуганные глаза впились в селедку, но тауже вновь безо всяких признаков жизни лежала на тарелке. Более того, былохорошо видно, что она выпотрошена.

«Проклятые коктейли! Никогда не знаешь, какимкопытом они тебя лягнут! Мерзавец Вольф, чуть меня не угробил!» – расслабленноподумал очеркист, вспоминая про вчерашний прием во французском культурномцентре, на котором критик Вольф Кактусов спаивал его мудреными коктейлями.Завистливый Кактусов надеялся, что Басевич, если его напоить, совершиткакой-нибудь роковой промах, но, разумеется, просчитался. Даже после шестого коктейляБасевич вел себя как истинный мудрец: все видел, все слышал, все ел и при этомпомалкивал в тряпочку.

Зато теперь, на другой день после приема,коктейль, как оказалось, странным образом аукнулся говорящей селедкой.

Объяснив себе все происходящее, Басевичуспокоился. На селедку ему смотреть уже не хотелось. Он напился чаю, взглянулна часы и, спохватившись, что к двенадцати приглашен на открытие персональнойвыставки художника-авангардиста Игоря Хмарыбы, заспешил в Центральный домхудожника. Спешка сказалась на способе перемещения маститого очеркиста самымневероятным образом. С почтенного галопа он перескочил на курцгалоп, а оттуда,сообразив, что совсем уж припозднился, махнул резвым казацким наметом к метро.

Выставка Игоря Хмарыбы проходила в одной изчастных галереек на территории ЦДХ. Тепло поздоровавшись с художником ипоздравив его с несомненным творческим успехом, Басевич бегло осмотрелвыставленные работы. Затем съел три бутерброда и выпил два бокала шампанского.После чего спокойно открыл блокнотик и важно пошел вдоль стены, разглядываякартины более подробно и делая краткие заметки. Ради этого его, собственно, иприглашали. Надо было отрабатывать бутерброды и шампанское.

Заметив на одной из картин красную рыбу наблюде, Басевич вздрогнул. Он уже успел забыть об утреннем происшествии, однакотеперь это невольное воспоминание заставило его сердце забиться в неизъяснимойтоске. Оно колотилось так, будто грудная клетка давно ему опротивела, сталатесной и тошной, словно сердцу хотелось вырваться и улететь прочь, туда, где вокно пробивался нахально синий и восторженный осколок неба. Разумеется,Басевич, как человек сугубо материалистический, не понял томления своего сердцаи объяснил все очень просто: «Ай-ай-ай, стенокардия разыгралась! Сорок восемьлет – самый возраст для инфарктов. Так вот дернет однажды, и все!»

– Ай-ай-ай, милый вы мой! Что с вами?Щеки у вас как бумага! Может, валокординчику? – неожиданно прозвучал рядомвкрадчивый голос.

Басевич обернулся и узрел Вольфа Кактусова,своего врага и конкурента. Скрестив руки на груди, гривастый критик смотрел нанего с большой надеждой. По лицу его блуждали злодейские улыбки.

«И не надейся, Иуда! Еще посмотрим, кто начьем некрологе тридцать баксов заработает!» – подумал Басевич и неожиданнопочувствовал себя гораздо лучше. Сердце, поняв, что ему не вырваться, метнулосьв последний раз с обреченным усилием и, смирившись, забилось ровно.

– Спасибо, Вольф, не надо. Я простосмотрел и размышлял, нет ли здесь влияния Матисса! Помнишь его красных рыб в стакане? –своим обычным оживленным голосом сказал очеркист.

Басевич не мог видеть своего лица, однакопочувствовал, что к его щекам прилил всегдашний румянец, быть может, даже болеездоровый, чем прежде. Вольф Кактусов тоже заметил эту перемену. Он потускнел и,буркнув что-то маловразумительное, ретировался. Беднягу Вольфа, работавшего втех же изданиях, что и Басевич, терзало горькое предчувствие, что в этом месяцестатьи в глянцевых журналах вновь уплывут к неприятелю и ему опять придетсяограничиться одной-двумя рецензиями в малотиражках.

Испачкав пару страничек блокнота рассуждениямио творческой индивидуальности Хмарыбы, Басевич покровительственно похлопалсияющего художника по животу и поспешно отчалил. Загадочное возбуждениеохватило его: Басевичу померещилось вдруг, что он очень спешит, более того –опаздывает.

Подобно старой полковой кляче, услышавшейтрубу, искусствовед приостановился на минуту, подтянул брюки, взбултыхнулсявесь от живота до груди – и рванул. Точно мексиканский ураган, он бешено мчалсяпо пыльным дворам, оставляя за собой легкий шум рассекаемого воздуха. Мелькалистанции метро, бетонные заборы, мусорные контейнеры, концертные афиши, тревожноскрипели эскалаторы, гудели автомобили, а Басевич все летел, ничего не замечаявокруг.

Поднявшись к себе на восьмой этаж, он повернулв двери ключ – и провалился в прохладную тишину квартиры. Здесь толькослужитель искусства опомнился, поняв, что на самом деле спешить ему былонекуда, и, осознав это, испугался.

«Чего это я? Что на меня нашло? Пустырника,что ли, выпить?» – задал он себе вопрос, снимая забрызганные грязью ботинки.

Внезапно с кухни донесся тоскливый звенящийзвук, будто прыгала ложечка в стакане.

– Кто там? – окликнул Басевич.

Тишина. И снова звякнула ложечка.

– Кто там? – повторил Басевич, ещебольше пугаясь.

На цыпочках, с упавшим в пропастьнеизвестности сердцем, Сергей Тарасович пробрался к двери кухни, открыл ее изаглянул. Поначалу ему показалось, что в кухне никого нет, – и он совсембыло успокоился, но тут негромкое покашливание со стороны стола привлекловнимание очеркиста. Неубранная с утра селедка подпрыгнула всеми кусочками,неторопливо приподнялась на тарелке, сложилась неровной пирамидкой и встала нахвост. Отрубленная рыбья голова уставилась на Басевича красными выпученнымиглазами.

– Отдай эйдос! – грозно потребовалаона, открывая и закрывая рот.

– Кого отдать? – непонимающепрошептал Басевич.