впрямь мог сколько угодно, но вот насчет видимых последствий явно хватил через край – они уже начались и обещали в скором времени усугубиться. Чтобы остудить его пыл, Юрию пришлось напомнить о чести мундира, которую ни в коем случае нельзя пятнать появлением на людях в нетрезвом виде, да еще и при полном параде. После чего вразумленный полковник взял себя в руки, одернул полы кителя, поправил фуражку (в результате чего та стала сидеть еще кривее, чем прежде) и, ступая преувеличенно твердо, направился к машине.

Водитель такси оказался кавказцем – пожалуй, к счастью, поскольку при виде полковничьих погон, орденских планок, блестящих пуговиц, орлов и прочих парадных регалий мгновенно преисполнился перед пассажиром глубочайшего пиетета и принялся щедро расточать в его адрес приторно-сладкие, как рахат-лукум, комплименты. Подтверждая подозрения Якушева, господин полковник браво ему откозырял и как подкошенный рухнул на заднее сиденье. Водитель клятвенно пообещал Юрию доставить «гражданина начальника» к месту постоянной регистрации с максимальным комфортом и со всей возможной скоростью. Прежде чем баклажанная «шестерка» укатила, полковник опустил стекло и, высунув голову в окно, неожиданно трезвым голосом обратился к Юрию:

– А просьбу мою обмозгуй, ладно?

– Обмозгую, – пообещал Юрий и, помахав рукой удаляющемуся такси, двинулся восвояси.

Времени до утра было еще предостаточно, но сна не осталось ни в одном глазу. Юрий вернулся на кухню. Форточка была открыта, но погода стояла теплая, безветренная, тяги не было, и табачный дым сизым маревом заполнял весь объем не блещущего большими размерами помещения. Центральное место на столе занимала ощетинившаяся окурками, похожая на диковинного инопланетного ежа пепельница. Юрий опорожнил ее в мусорное ведро, прибрал со стола, вытер его сначала влажной, а потом сухой тряпицей и стал мыть немногочисленную посуду.

Просьба, о которой на прощанье напомнил Басалыгин, показалась ему не то чтобы невыполнимой, но какой-то странной, притянутой за уши. Высказать ее мог либо человек, доведенный до отчаяния своим полнейшим бессилием перед обстоятельствами, либо тот, кто, как в старой поговорке, думал одно, говорил другое, а делал третье.

Оба варианта представлялись одинаково спорными, и ни в одном из них не было ничего невозможного. Поверить, что Мамонта можно довести до отчаяния, Юрию было трудно – не такой это был человек, да и отчаявшимся он не выглядел. Усталым, озабоченным и порядком озлобившимся – это да, но не отчаявшимся. Но, с другой стороны, если все, что он рассказал, соответствовало действительности, причин для отчаяния у него было хоть отбавляй. Шутка ли – охотиться на маньяка и при этом ни на грош не доверять собственным подчиненным! Тут, пожалуй, запросишь помощи у кого угодно, от бывшего спецназовца Якушева до Господа Бога…

Второй вариант, согласно которому Басалыгин хитрил и напускал туману, преследуя какие-то свои, непонятные простым смертным цели, тоже можно было принять за рабочую версию, если бы не одно «но»: Якушев, хоть убей, не понимал, на кой ляд полковнику понадобилось хитростью втягивать его, постороннего, в сущности, человека, в эту и без того запутанную историю.

Ответов, опять же, было два. Первый: как истинный мент, Басалыгин стремился любой ценой поскорее закрыть дело, сохранив должность, погоны, репутацию и солидные прибавки к зарплате. В связи с затянувшимися гастролями Зулуса его карьера наверняка висела на волоске, и он обеими руками ухватился за первого подвернувшегося под руку кандидата в подозреваемые. Сознавать, что тебя подозревают или хотя бы чисто теоретически могут заподозрить в подобной чертовщине, было обидно, но из песни слова не выкинешь: Юрий отлично понимал, что на месте сыщиков сам внес бы себя в список подозрительных личностей – возможно, даже под первым номером. Бывший боец спецподразделений, снайпер, тренированный, хладнокровный убийца, да вдобавок уже не однажды попадавший в поле зрения милиции как любитель восстанавливать справедливость методами, на которые косо смотрит закон, – ну, чем не маньяк, пусть хотя бы потенциальный? А что идея бегать по городу с чьими-то отрезанными головами кажется ему дикой буквально до оторопи, так это известно исключительно с его собственных слов. На самом-то деле чужая душа – потемки, особенно если это душа ветерана спецназа, участника нескончаемой череды спецопераций, локальных войн и региональных конфликтов. В общем, как выразился господин полковник, чеченский синдром не хуже афганского…

Предположение шаткое, особенно если вспомнить, что Юрия уже задерживали по подозрению в убийстве Парамонова, а потом выпустили. Могли ведь и не выпускать, отсутствие улик – дело поправимое, было бы желание. Но Басалыгин – профессионал, и притом неглупый. Если он решил сделать Якушева козлом отпущения, то постарается провернуть все аккуратно, без сучка и задоринки – так, чтобы обвиняемого не спас даже самый грамотный, высокооплачиваемый адвокат. И тогда просьба оказать посильную помощь в расследовании – не более чем попытка заманить его в ловушку, заставить своими руками создать улики, которых так не хватает следствию.

Ответ номер два при всей его дикости тоже не был лишен смысла. Полковник сам признался, что после полученной на Кавказе контузии полгода был сам не свой и в беспамятстве не раз выкидывал странные коленца, в рассказы о которых потом не мог поверить. Такое бывает, и подобные состояния очень редко проходят за какие-то несчастные полгода. Чаще случается, что они остаются с человеком навсегда, возвращаясь в минуты сильного волнения, под воздействием алкоголя или просто так, без всяких видимых причин. Тут бессильны ухищрения психиатров и сильнодействующие лекарственные препараты; надломленная психика похожа на зараженную вирусом операционную систему сложнейшего компьютера, которую, увы, невозможно переустановить. Компьютер чудит все чаще и изощреннее, и с этим ничего не поделаешь – его уже нельзя починить, и единственное, что остается, это выбросить его на помойку.

Так, может быть, Басалыгин и есть неуловимый Зулус? Тогда понятно, почему он такой неуловимый: когда ищешь сам себя, поиски могут продолжаться вечно и никогда не дадут положительного результата.

Юрий поставил в сушилку последнюю тарелку, закрыл кран, вытер руки кухонным полотенцем, присел за стол и закурил. За окном стояла непроглядная темень, инкрустированная яркими прямоугольниками немногочисленных освещенных окон да разноцветными сполохами реклам. Сами рекламы, установленные вдоль шоссе, отсюда были не видны, о чем Юрий никогда не жалел. Подумав, он достал из холодильника недопитую бутылку, взял из сушилки чистый стакан и вернулся к столу.

А что, подумал он, почему бы и нет? Работа у господина полковника тяжелая, нервная, общаться приходится с одними подонками – искать подонков, ловить подонков, командовать подонками и в бессильной ярости наблюдать за тем, как другие