все больше становится способных авторов и что идут они из самых глубин России. Однажды я рассказала ему, как пришел молоденький паренек из дальней деревни, несмело положил на стол тетрадку стихов. Была в них живинка, и мы разговорились. Тогда нагибается мой парень к мешку, в каких возят картошку, и, пошарив в нем, давай вытаскивать и стихи, и рассказы, и поэму!

Федор Васильевич так и загорелся:

— Говорите — мешок притащил! — И тут же озабоченно переспросил: — И способен? Значит, родник бьет в душе. Обязательно помочь надо. Если есть что стоящее, непременно печатайте. Добейтесь, чтобы повышал образование, расширял умственный горизонт.

Сам Федор Васильевич взыскательно следил за развитием каждого обещающего дарования. Одобряя поэтические сказки сотрудницы сельской районной газеты Александры Петровны Анисимовой (теперь она давно член Союза писателей), их умную иносказательность, хороший народный язык и современную тематику, сурово обрушился на редакторов и автора за сказку «Заколдованная липа». «Напрасно печатали, сказка слабая, подражательная, не оригинальна ни по сюжету, ни по мысли. Чем талантливее человек, тем больше требовательности, а вы. Эх, вы...»

Очерки заводского техника Георгия Вьюнова он ценил за остроту жизненных тем, правду событий. «Но мало всматриваетесь в человека, — пенял автору. — Ведь какие вокруг люди! Борцы, деятели, отвечающие за судьбу страны. Старайтесь проникнуть в их чувства, в идейные побуждения, а не только рисуйте действия».

Он заботливо и придирчиво читал каждый новый номер альманаха, был щедр, поощряя способного автора, резко выговаривал редколлегии за либерализм, когда замечал бедность языка, мелкоту темы в рассказе, очерке, стихотворении, а главное — если не видел огонька таланта в авторе.

С беспощадной прямотой говорил горькую правду о бездарной рукописи. И от нас требовал ограждать литературу от серых, бесталанных произведений. Случалось, и обижался на его отзыв автор равнодушно-серенького повествования. Но Федор Васильевич не признавал утешительства.

— Зачем оставлять человека в заблуждении? — сердился он на наши попытки смягчить суровую оценку. — Верно, у этого вашего автора есть свой талант в другом деле, где и пользу принесет. А здесь — толку не выйдет. Вы оставляете его в надежде, что эта вещь не удалась — другая удастся. Еще, чего доброго, подсоблять начнете, «дотягивать»!

Он яростно потрясал рукописью. Наискосок страницы бежали крупные строки: «Не могу читать дальше. Ни одного живого слова, ни одной своей мысли».

И позже в письмах Федор Васильевич не раз, негодуя, осуждал практику такой редакторской помощи, когда больше делается за автора. С сарказмом писал о том, что в иных редакциях в погоне за злободневной темой «для обработки сырых и часто малограмотных рукописей учредили целую фабрику обработчиков». Предостерегал от этого и нас.

О духе современности в литературе Гладков немало думал, часто возвращался к этой теме в разговорах и письмах. «Истинная ценность художественного произведения, — писал он мне 2 декабря 1948 года, — определяется длительностью его воздействия на читателя, т. е. художественное произведение должно быть проникнуто идеей современности. Это понятие глубокое и широкое. Поэтому книга должна отражать не только злободневные явления и процессы, но движение эпохи, проблемы нашего времени, устойчивые эпохальные характеры и глубокую душевную и духовную борьбу. Только при этом условии злободневное приобретает непреходящее значение. Можно писать и о прошлом, но осветить это прошлое светом наших дней...»

И в этот день в заснеженном домике шла речь о художественном отображении современности.

— Вот книжка о прошлом народа, — пристукнул он крепкой ладонью по исписанной стопе, — но, ей-богу, я пишу о современности!

Горячась, словно споря и опровергая незримого противника, Федор Васильевич говорил:

— Пишешь ли о прошлом или настоящем — важно видеть в жизни то, что движет ее в будущее.

Сколько раз вспоминала потом я эту мысль, читая и перечитывая «Повесть о детстве», «Вольницу», книги о тяжком и трудном пути народа, о минувшем, в котором, как в истоке большой реки, бил живой родник будущего. Да, и страшная нищета, и дикость, и темнота — обо всем сказал полную правду писатель, но главное, что он сумел увидеть, — неиссякаемая душевная сила народа, та сила, что вынесла гнет, не сломившись, забушевала в восстаниях.

Федору Васильевичу хорошо работалось на пензенской земле отцов. Он думал совсем поселиться здесь, писал об этом из Москвы пензенским руководителям, волновался, дожидаясь ответа.

«Я серьезно думаю обосноваться в Пензе, если это возможно. Пишу секретарю обкома т. Морщинину, нельзя ли найти мне изолированную квартиру комнаты в три. Не знаю, что он ответит. Думаю только, что едва ли возможно быть пензенским обитателем, ввиду жилищного голода», — делился он своими планами и надеждами в декабрьском письме 1948 года. И, кончая письмо, снова возвращался к той же мысли: «Может быть, вы с товарищами поможете найти мне удобный угол».

К сожалению, тогдашний секретарь обкома Морщинин оказался равнодушным, недальновидным человеком и не пошел навстречу Гладкову.

А родная земля влекла Федора Васильевича. Он всем интересовался в жизни области: как идут дела в колхозах, почему низкие урожаи на богатейшем черноземе? «Если я поеду в Пензу, то не раньше середины лета — к уборке хлебов», — писал он в мае 1948 года.

Он приезжал к нам на семинар литературного объединения, беседовал с авторами, читал рукописи. Сохранилась фотография, где Федор Васильевич снят с пензенскими литераторами. Чтобы привлечь к пензенскому литературному движению внимание писательской общественности, он выступил со статьей о нашем альманахе в «Литературной газете», организовал обсуждение нескольких номеров альманаха в Москве.

Его беспокоило, что в отделе критики и библиографии у нас печатаются только рецензии. «В альманахе надо писать развернутые проблемные статьи, — требовал Федор Васильевич в одном из писем и советовал обратиться к теме «Новые явления в духовной жизни нашего рабочего класса». — И привлеките для нее материал пензенский».

Заботливо наблюдал он за творческой работой каждого из нас. «Главное, будьте принципиальны и смелы. Робость и недооценка своих сил — плохие, неверные спутники литератора. Не забывайте, что наша литература — боевая, наступательная», — писал он, когда я задумала серьезную статью для журнала «Октябрь» и усомнилась в своих силах. Ну и досталось же от него!

В следующем письме он советовал: «В своей статье Вы, не щадя сил, продумайте и как можно подробнее обоснуйте Ваш взгляд на проблему социалистического реализма... проанализируйте это понятие на богатом материале советской литературы». Он учил видеть то новое, что внесла в творческий метод советская литература