миграцию русских в Трехречье, поток людей в эту часть пограничной зоны сильно регулировался и фильтровался посредством жесткой политики регистрации. Кроме того, некоторые казаки Трехречья были высланы из пограничного региона в основном в связи с политическими опасениями. Например, казак Григорий Иванович Кудин трижды обращался к японским властям с просьбой разрешить ему вернуться в Трехречье – его прежнее место жительства. Ему было отказано, однако он получил разрешение совершить краткий визит для сбора семьи и имущества[605].

Японцы начали контролировать русское приграничное население еще до открытия бюро в 1934 году. Японские военные миссии с их обширным политическим влиянием имели скрытые причины для организации белого русского сообщества в Маньчжоу-го. Советская разведка сообщала, что японцы, преследуя свои цели, вскоре возродили белые военизированные формирования, а к зиме 1932/33 года их активность в Хулун-Буире значительно возросла. Бригада Пешкова, сконцентрированная в Трехречье, как сообщалось, набрала за эти месяцы около сотни человек. Японцы под руководством полковника Ган Хашимото, командира японской военной миссии в Хайларе, начали формирование казачьих сил самообороны и раздавали по одной-две винтовки на домовладение[606].

Коррупция и голод были явлениями знакомыми не только советскому населению Аргуни, переживающему коллективизацию. Великое горе постигло людей, включая русское эмигрантское сообщество, и на другой стороне реки. Установление советской власти и конфликт 1929 года уже нанесли большой ущерб русским эмигрантам Хулун-Буира. Годы Маньчжоу-го, однако, привели к еще большему упадку. Условия жизни русских под новой властью стремительно ухудшались, и среди многих эмигрантов возникли сильные антияпонские настроения. Маньчжурия из фронтирного города с активной торговлей превратилась в изолированную степную деревню. Многие горожане больше не могли зарабатывать на жизнь торговлей или службой на железной дороге, что вынудило их заняться содержанием коз и других животных. Власти разрешали людям оставлять только две трети урожая, поэтому скудных запасов степного сена было недостаточно для прокорма скота. Оставшаяся треть уходила в БРЭМ, а в конечном счете в армию Маньчжоу-го.

Несправедливость, бедность и неблагоприятные условия жизни раскололи местное русское эмигрантское сообщество и местных руководителей БРЭМа. В июле 1936 года озлобленные жители отправили письмо в главное управление бюро в Харбин с призывом расследовать случаи коррупции в местных отделениях. Копия этого письма для придания делу серьезности была отправлена и в японскую военную миссию в городе Маньчжурия. Авторы письма обвиняли маньчжурских сотрудников бюро в том, что те не работали на цели БРЭМа, а занимались собственным обогащением. Некоторые сотрудники, как говорилось в письме, оставляли часть собранного сена себе и не распределяли землю на равных условиях. Пастбища избранных располагались вблизи поселения, тогда как обычные люди во многих случаях получали земли более чем в двадцати километрах от города[607].

Агитация была важным инструментом в противостоянии антияпонским настроениям и разжигании антисоветских чувств среди русского населения. В декабре 1936 года харбинская газета «Биньцзян Шибао» сообщила о совместной антикоммунистической демонстрации японцев, ханьских китайцев и русских эмигрантов – жителей города Маньчжурия, в которой приняла участие почти треть населения[608]. В 1938 году власти учредили антикоминтерновский день. Позднее японцы приняли участие в создании Синъаньского антикоммунистического комитета в Хайларе, что совпало по времени с двадцатипятилетием Октябрьской революции в ноябре 1942 года. Эта организация была создана для координирования и осуществления агитационно-пропагандистской работы среди эмигрантов[609]. Представители русской молодежи особенно часто вызывались в БРЭМ для бесед, дискуссий и обучения. Модель организации эмигрантской молодежи во многом походила на советскую. Кружок казацкой молодежи регулярно проводил собрания в Казачьем доме в Драгоценке. Подобные кружки русской молодежи, организованные молодежными отделами местных бюро в городах Хайлар и Маньчжурия, проводили разные культурные мероприятия и осуществляли политическое воспитание[610]. Дом русских эмигрантов, открытый в 1942 году БРЭМом в Маньчжурии, стал официальным центром эмигрантской жизни. Он был оснащен большой сценой и зрительным залом, комнатой для собраний, рестораном, несколькими помещениями для клубов и библиотекой, в нем проводили встречи различные культурные и спортивные группы, устраивались любительские спектакли, балет и спортивные состязания. Местное отделение БРЭМа в Доме русских эмигрантов регулярно устраивало антикоммунистические образовательные пропагандистские вечера, которые, как отмечалось, пользовались популярностью[611].

Однако пропаганда оказалась неспособна вызвать военный энтузиазм, что в дальнейшем усилило давление на эмигрантов. Всего за два дня до атаки на Перл-Харбор казацкий генерал Алексей Проклович Бакшеев, глава Захинганского районного отделения БРЭМа, председатель Синъаньского антикоммунистического комитета и руководитель Союза казаков Восточной Азии, призывал: «…каждый казак и российский эмигрант должны быть готовы в любую минуту к общей обороне и этим оказать содействие Ниппонской и Маньчжурской Императорским армиям, стойко защищающим рубежи Маньчжурской империи»[612].

Новости об ослаблении Японии вскоре достигли Маньчжоу-го. Генерал Лев Филиппович Власьевский, руководивший бюро с 1943 по 1945 год, 4 октября 1944 года во время инспекционной поездки предупредил русских жителей ст. Маньчжурия «о большой вредности, как для самих эмигрантов, так и для государства… всевозможных нелепых, неподтвержденных, и соответственно, не соответствующих действительности слухов»[613]. Эмигранты были вынуждены помогать японцам. Жители ст. Маньчжурия жертвовали метал для оружейной промышленности фашистской организации «Общество согласия» Маньчжоу-го[614]. Гражданское русское население направлялось на различные работы, например строительство дорог или сбор урожая. Также в военные годы люди участвовали в учениях ПВО, отрабатывали навыки первой помощи и затемнения окон[615].

Русские отряды, входившие в армию Маньчжоу-го, которая в 1930-х годах осуществляла свою деятельность секретно, после начала военных действий на Тихом океане стали регулярными. Набор в армию стимулировался экономически, например семьям призывников выдавались продукты питания. 11 декабря 1941 года лейтенант-полковник Японской военной миссии Таки приказал сформировать Хайларский сводный полк, состоящий из двух дивизий. Предполагалось, что полк вобрал бы всех русских мужчин в возрасте от семнадцати до пятидесяти пяти лет, проживающих на этой территории. Как и монголы, русские вынуждены были проходить регулярную подготовку в запасе. Вовлечение женщин и девочек – эмигрантов – в военную подготовку, а также организация Японской военной миссией Союза резервистов были почти уже признанием поражения – отчаянными попытками отрицания близкого конца войны[616]. Обеспечение лояльности русских и монгольских жителей Маньчжоу-го заботило японцев до последнего дня войны, однако именно кровопролитные инциденты на границе и их освещение в прессе оказали наиболее значительное влияние на состояние дел в пограничье. Об этом мы дальше и поговорим.

ХАЛХИН-ГОЛ И НЕ ТОЛЬКО: КРОВОПРОЛИТИЯ ПРИ ОБСУЖДЕНИИ ГРАНИЦЫ

Утром 31 января 1939 года примерно в пяти километрах на юго-запад от Кайластуя, деревни, расположенной примерно на полпути от ст. Маньчжурия до дельты Трехречья, советские войска, проверявшие полосу пограничного контроля, внезапно оказались под обстрелом на аргунском острове. И Советский Союз, и Маньчжоу-го считали этот речной остров частью своей территории, поэтому восемнадцать маньчжурских солдат, размещенных на острове в устье реки Ганьхэ, открыли по пограничникам огонь. Советское подкрепление прибыло незамедлительно, оцепив район и заставив маньчжурских солдат отступить. Согласно советским подсчетам, в результате столкновения погибли или были серьезно ранены семеро маньчжурских военных, с советской стороны был ранен один командир. Это лишь одна из множества стычек, происходивших вдоль границы между Советским Союзом и Маньчжоу-го в 1930-х годах. Незаконные действия принимали различные формы – от нарушения воздушной границы самолетами-разведчиками до незаконного вторжения на территорию противника или нападений на пограничников. Однако в большинстве случаев они завершались ненасильственно[617]. Эти инциденты были не такими заметными, как бой на реке Халхин-Гол на монгольско-маньчжурской границе, но их цели совпадали – установление власти вдоль границы посредством умышленной провокации противника и создание напряженной атмосферы среди людей в регионе.

Нарушения стали предметом множества дипломатических встреч. Фундаментальное несогласие, конечно, касалось расположения самой границы. Советский Союз не видел необходимости в переопределении границ – они и так уже были ясны. Японцы же считали, что речные острова и многие участки границы на суше были определены нечетко. Действительно, демаркация границ была неполноценной. Только небольшие груды камней на некоторых участках западной пограничной территории обозначали линию границы – как и прежде, их можно было легко