здесь был проведен какой-то сатанинский обряд.

Вадим зашел вслед за Сергеем в темное сырое нутро бывшего склада.

– …мать, – смачно произнес эксперт. – Это что такое, Серега?

Норвежский не стал отвечать, он аккуратно, светя себе под ноги фонариком телефона, пошел в центр помещения.

Фонари были расставлены по кругу, они излучали фиолетовый свет, что придавало и так ужасающей инсталляции еще более зловещий вид. В центре подсвеченного круга стоял деревянный стул, на нем связанное по рукам и ногам женское тело, голова свесилась на грудь. Хорошо ухоженная женщина была одета в темно-серый строгий костюм, на котором сложно было разглядеть засохшую кровавую пену. Перед жертвой на грязном полу были рассажены семь мягких игрушек разного размера. Они словно наблюдали за представлением на сцене самодеятельного театра. В запах сырости, витавший под сводами здания, вплетались кисло-сладкие нотки смерти.

– Серега, вызывай группу, а я начну. Изобретательная гнида, каждый раз что-то новое, – Вадим начал доставать из кофра фотоаппарат, а Норвежский медленно побрел к выходу, на его глаза навернулись крупные слезы.

* * *

Для Сергея день превратился в вечность. Сейчас, сидя в своем кабинете, он смотрел на пар, поднимающийся от кружек с горячим чаем. С ним за столом сидел мрачный Петр Валерьевич, который снова зашел в Управление по своим пенсионным делам и решил забежать на кружку чая к своему протеже. Сергей выглядел одновременно очень подавленным и жутко злым. Убитую он узнал сразу, эта женщина была знакома ему с детства, и он провел в ее доме немало времени. Новой жертвой маньяка была Виктория Сергеевна Березина – мать его лучшего друга.

– А Ванька? – почти шепотом спросил Устинов.

– Сзади лежал, – Норвежский нервно ковырял безымянным пальцем ноготь большого на правой руке.

Когда Сергей вышел из склада и позвонил в дежурку, он решил осмотреть местность повнимательнее до приезда опергруппы. Зайдя за угол здания, он увидел ноги, торчащие из зарослей кустарника, развернутые внутрь стопы. Сергей узнал кроссовки, но мозг отказывался верить в реальность. Так не бывает. Так не должно быть. Даже в нашем абсолютно несправедливом мире такое не должно случаться. Он раздвинул кусты и увидел лежащее лицом вниз тело молодого лейтенанта, под левой лопаткой виднелась рана и вытекшая кровь на синей спортивной ветровке. Неестественно вывернутая рука. На одежде Вани искорками переливалась утренняя ноябрьская изморозь. Норвежский многое видел в жизни, но всему есть предел. Найти за пять минут двух хорошо знакомых людей убитыми – такое сложно пережить даже людям, чье сердце должно быть закостенелым, исходя из особенностей профессии. Норвежский кулаком ударил ствол стоящего рядом тополя, ударил еще раз и еще. Плакал и бил.

– Ножом? – Петр Валерьевич взял в руки кружку.

– Да. Один удар. Сзади, в сердце. Вадим сказал, что быстро и без шансов.

– Жалко пацана. Родителям сообщил?

– Нет еще. Отец парализованный, в интернате лежит. Я не уверен, что ему надо это говорить. А контактов матери я пока не нашел.

– А Максу звонил?

Сергей закрыл лицо руками.

– Я вообще не представляю, как это сделать. Как я ему скажу? Эта тварь ей уксус в рот залила – адская смерть, а потом горло перерезала, уже мертвой. Игрушки эти еще. Он же спросит: как? Что я ему отвечу?

– Успокойся. Возьми себя в руки, сейчас то время, когда нельзя давать волю чувствам и надо сохранять концентрацию и более-менее светлую голову. Ты вон уже руку себе расколотил. Стена или тополь?

– Тополь, – Сергей потрогал забинтованные костяшки на правой кисти.

– Не звони. Лично скажи, так лучше будет. Только без красочных деталей.

– А толку, он все равно потом все узнает, – Норвежский встал и подошел к окну.

– Ну, как знаешь. Опять без улик?

– Практически. След протектора шин и игрушки. Может, получится магазин установить, а там по камерам. Но это утопия. Вадик говорит, что Березиной горло перерезали тем же лезвием, что и предыдущим жертвам, а вот Ваньку ножом, большим и широким.

У Норвежского снова подкатил ком к горлу.

– Я поговорить хотел. Рапорт хочу подать. Устал.

– Так-так-так, – было видно, что Петр Валерьевич воспринял эту новость с недовольством. – Еще доводы?

– Да какие доводы, болото, как снаружи, так и внутри. И я увязаю в этой трясине все больше и больше. Причем меня больше раздражает именно внутренняя кухня нашей профессии. К бандитам извне я уже привык. А вот…

– Я понял. Но задумайся: ты всю жизнь шел к своей службе, и сейчас ты в лучшем случае в середине своего офицерского пути. Не рано сдаваться?

– Не знаю.

– Чем ты заниматься будешь?

– Да что ж у всех один вопрос-то? – Сергей хлопнул ладонью по подоконнику. – Я ж не инвалид, не дебил вроде. Голодным и босым не останусь. Уеду отсюда, буду пчел разводить и на спокойные широкие реки смотреть. Сашка согласна, вместе уедем. Забуду этот кабинет, как горячечный кошмар.

– Она тебя подбивает, что ли?

– Нет, – Сергей вернулся за стол. – Я давно думаю над этим. Она просто меня поддерживает. Ладно, пора заканчивать. У меня нервы и так на пределе, и спорить совсем не хочется.

– Как скажешь, – Устинов поднялся. – Я что заходил. У меня ноутбук загибаться стал. Не посмотришь? Может, вирусы или еще что, а то сразу в мастерскую неохота нести, наговорят с три короба, лишь бы денег стрясти с пенсионера. Он у меня внизу в машине.

– Конечно, взгляну, но не сегодня-завтра. Попозже. Пойдемте, я его к себе перекину, чтоб не забыть потом, – Норвежский тяжело вздохнул и достал телефон. – Максу сейчас позвоню, договорюсь о встречи.

* * *

Саша еще никогда не видела Сергея в таком состоянии. Она была в ванной, когда услышала, как хлопнула дверь. Сначала ее удивила тишина, обычно первое, что он делал, заходя в квартиру, спрашивал, дома ли она, а сейчас: дверь, щелчки замка и тишина. Она отложила инструменты, которые помогают девушкам долго оставаться молодыми и красивыми, и выглянула в коридор. Норвежский сидел на корточках, привалившись спиной к стене прихожей, он был в обуви и верхней одежде.

– Сережа, что случилось? – сначала она подумала, что он сильно пьян, но в воздухе расходился только аромат его парфюма.

Саша подошла к нему опустилась на пол и стала гладить его по голове. Он поднял на нее глаза, они были уставшими, влажными и как будто чужими.

– Мне никогда не было так плохо, Саш.

– Давай я помогу раздеться.

Она сняла с него обувь, стащила куртку.

– Иди умойся и приходи на кухню, я покормлю тебя, – погладив его по спине, она прошла на кухню.

Норвежский