Еще накануне, 16 февраля, на экстренном заседании архангельской думы выступил Миллер, заверивший депутатов, что хотя положение на отдельных участках фронта достаточно стабильное, но срочно нужны пополнения. В качестве примера приводилась позиция губернского земства, отправившего делегацию на фронт «для поднятия духа войск». Аналогичное решение приняли и гласные городской думы[243]. Но катастрофа Северного фронта произошла столь стремительно, что никаких серьезных мер ни для пополнения фронта, ни для организации тыла не было предпринято. 18 февраля состоялось последнее заседание «правительства спасения», фактически сложившего свои полномочия и передавшего всю власть в городе до прихода большевиков представителям архангельских профсоюзов[244]. В тот же день началась эвакуация Архангельска. Многим современникам и историкам эта эвакуация, проводившаяся внешне стихийно, казалась едва ли не худшим примером отступления белых фронтов за пределы России. В 1933 г., в связи с принятием генералом Миллером руководства в Русском Общевоинском Союзе, в газете «Единый фронт Новой России» появилась серия статей, разоблачавших «преступное бездействие» командующего фронтом во время эвакуации, оставление на произвол судьбы многочисленных и вполне боеспособных частей Железнодорожного и Двинского фронтов. Между тем еще в конце 1919 г. Миллер начал подготовку к сокращению фронта, переносу центра сопротивления на Кольский полуостров. Все исправные ледоколы были отправлены в Мурманск. Но бунт в 3-м полку, крушение Печорского фронта и наступление РККА предопределили катастрофу. Пароходы не могли продвигаться в ледяных торосах замерзшего устья Северной Двины и Белого моря. Гарнизону города, войскам Двинского и Железнодорожного фронтов предписывалось отступать на Онегу и далее, вдоль побережья, через Мурманскую железную дорогу, к ст. Сорока и г. Кемь, где они должны были соединиться с войсками, прикрывавшими направление на Мурманск[245]. Сам Главком со штабом планировал доплыть в Мурманск по Белому морю, чтобы все-таки «восстановить фронт» на Кольском полуострове и «сохранить руководство» (об этом Миллер писал в письме Сазонову 4 марта 1920 г.). В результате от причала Архангельска отплыло лишь два корабля (ледокол «Минин» и яхта «Ярославна»), на которых погрузилось всего около 650 человек. Но во время переезда Миллера по Белому морю, 21 февраля, вспыхнуло восстание в Мурманске, начальник края Ермолов был расстрелян, и планы «продолжения борьбы» оказались бессмысленными. Главком со штабом, минуя Кольский полуостров, отправился в Тромзе (Норвегия). Большинство же правительственных чиновников были извещены о погрузке в 5 часов утра 19 февраля, а уже в 11 утра корабли вышли в море[246]. Очевидно, что на падение Области повлияло и объявленное командованием 6-й советской армии (8 февраля 1920 г.) обращение к солдатам и офицерам Северного фронта, гарантировавшее «неприкосновенность жизни» и право отъезда за границу при условии полной капитуляции, сдачи оружия, снаряжения и выдачи преступников, виновных в «бессудных» расправах над мирным населением. Фактически эти условия не были выполнены. Тысячи офицеров, чиновников и солдат подверглись репрессиям. Был создан концентрационный лагерь на Соловках (будущий СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения). Брошенными на «милость победителям» – большевикам – оказались и многие члены правительства, и деятели земско-городского самоуправления (среди них Соколов, Иванов, Мефодиев, Попов, Скоморохов, Едовин, Федоров, Цапенко, бывший глава Мурманского краевого совета Юрьев, первый начавший антибольшевистское сопротивление в Крае в 1918 г.). Все они были репрессированы или в 1920 году, или в последующем[247]. Вместе с правительственным и земско-городским аппаратом в окружение попали почти все части Северного фронта, и лишь около тысячи солдат и офицеров по собственной инициативе в конце февраля отступили в Финляндию и Норвегию. Несмотря на частичную готовность к эвакуации, Миллер считал «трагедию Северной области» своей непростительной виной[248].

Пример «архангельской катастрофы» подтвердил опасность политических перестановок и административной чехарды в условиях военных неудач и поражений. Отсутствие ответственности исполнительной власти, едва преодолевшей политический кризис, неспособность «правительства спасения» разобраться даже в текущей ситуации (не говоря уже о «смене курса»), все это не только не способствовало укреплению фронта и тыла, а лишь неизбежно ускоряло их гибель. Тем не менее, подводя итог военно-политической истории белого Севера, правомерно, вслед за генералом Миллером, назвать ее «историей неиспользованных возможностей». Правда, Главком Северного фронта подразумевал здесь прежде всего военный фактор: «Когда в августе 1918 года можно было при помощи 20 000 десанта без сопротивления дойти до Ярославля, а может быть и до Москвы – этих обещанных 20 тысяч не оказалось. Когда можно было подать руку помощи армии адмирала Колчака (весна 1919 г. – В.Ц.) и дать ей все то, чего ей так болезненно недоставало для успешных боевых действий… – не хватало сердца, настойчивости, желания, упорства в достижении этой цели… Наконец, когда успешным концентрическим наступлением трех фронтов, казалось, предопределялась судьба Красной армии (имеется в виду наиболее опасное для Советской России осеннее 1919 года, одновременное наступление ВСЮР – на Москву, Северо-Западной армии – на Петроград, Северной армии – на Петрозаводск. – В.Ц.), какая-то внутренняя пружина сдала, и Северная область, потеряв смысл своего существования для единоборства с советской властью, умерла»[249].

Но с полным основанием можно считать «неиспользованным» и политический потенциал Северной области. Как постоянно подчеркивал это в своей переписке с Деникиным и Миллером Чайковский, именно на Севере сложилось реальное взаимодействие «власти» и «общественности», на основе которого можно было создавать основу для «борьбы с большевизмом». Опыт Севера показателен и с точки зрения хорошей концептуальной разработки (большей, чем даже в Сибири) модели представительного учреждения, сочетавшего как уже действовавшие органы земско-городского самоуправления, так сформировавшиеся в годы войны и революции общественно-политические, кооперативные, профессиональные структуры. И хотя данная модель власти только начала формироваться, у нее были определенные перспективы.