Но при всем при этом положение Северного фронта не представлялось безнадежным. Так, согласно сводке Военно-регистрационной службы при штабе Миллера от 22 января 1920 г. «существование подпольных организаций в Области не наблюдается, злонамеренной агитации в пользу советской власти также не констатировано, но известия о положении дел на востоке и юге столь дурны, что влияют непосредственно на душевное состояние масс солдатских и обывательских, решающих отрицательно вопрос о возможности сопротивления красным». Все же «по примерной шкале, выработанной Службой Регистрации за полтора года наблюдений, улучшение положения (на фронте) на 5 % улучшит состояние настроения на 15 %»[212].

Кризис единоличной власти на белом Севере и новая коалиция с земским представительством. Создание «Правительства Спасения» (январь – февраль 1920 г.).

Работа ВПСО по согласованному с Омском принципу правления была непродолжительной. После падения Российского правительства и гибели Колчака белый Север оказался предоставленным собственным силам. И если после эвакуации союзных контингентов летом 1919 г. еще оставалась надежда на успех совместных действий с Восточным, Южным и Северо-Западным фронтами, то с началом 1920 г. реальных перспектив продолжения борьбы у Северного фронта уже не оставалось. «Мы призываем верить всех тому, что эта новая, решающая цифра «1920» будет первой цифрой новой эры возрождающейся России…, мы зовем всех русских граждан к дружному единению, к бодрствованию и к работе с одной целью: победой над темным большевизмом ускорить день встречи грядущего светлого будущего России. Оно будет в наступающем 1920 году. Мы глубоко верим в новое счастье нашей Родины, ибо она перешла все мытарства и пережила все несчастья. Ночь на исходе, будем верить в грядущее утро!» Так, призывно и пафосно, начиналась передовая статья новогоднего выпуска архангельской газеты «Северное утро». В том же духе об этом говорилось и в приказе Главнокомандующего всеми русскими вооруженными силами на Северном фронте № 1 от 1 января 1920 г.: «Сегодня мы вступили в Новый год – год решительных действий… 1920 год должен увидеть изгнание большевистских вожаков из России и возвращение русского народа к мирному труду»[213]. Эти иллюзорные надежды на спасение фронта, на перемены к лучшему сохранялись на белом Севере даже в явно безнадежном положении: в них не отражалось приближение гибели, необходимость готовиться к отступлению – возможно, именно эти настроения способствовали роковой задержке эвакуации Архангельска и Мурманска и последующему отступлению Северного фронта.

Изменившаяся стратегия и тактика вооруженной борьбы, гибель Северо-Западного фронта и заключение мирного договора между Советской Россией и Эстонией снова меняли «геополитический статус» белого Севера. Этот фронт становился вторым (после Юга) во всей Европейской России центром сопротивления, обладающим реальным аппаратом управления. После падения Тобольска и Омска часть 1-й армии Восточного фронта отошла вверх по р. Тобол к устью Оби и Печоры, где заявила о своем подчинении Архангельску. Часть чинов Северо-Западной армии была готова к отправке на Север (на что начальнику вербовочного бюро Северной армии в Стокгольме полковнику М. Н. Архипову удалось принципиально договориться с военным министерством Финляндии). В то же время содержание 54-тысячной (по списочному составу) армии было непосильным бременем для Архангельской губернии и в мирное время, зависевшей от снабжения извне. Мы «надеялись продержаться еще некоторое время и, как в осажденной крепости, дождаться решения судьбы России на других участках противобольшевистского фронта», – писал о ситуации в январе 1920 г. полковник Жилинский[214].

Однако многие на белом Севере реально оценивали возможность продолжения «сопротивления от Кеми до Оби». «Нам не удержать всю Северную Область за собой», – отмечалось в докладе Начальника Гражданской канцелярии при генерале Миллере К. П. Шабельского. Он настаивал на актуальности «сокращения фронта на 3/5» и сосредоточения всех наличных сил в «Мурманском районе». Это стала бы «база, где будут накопляться и развиваться русские силы, способные в будущем вернуться в Архангельск победителями». «Для защиты, управления и продовольствования» этого края было «достаточно тех сил, которыми мы теперь располагаем». Еще в 15 октября 1919 г. подобный план рассматривался на совещании у Начальника Края В. В. Ермолова, не разделявшего, правда, оптимизм Шабельского (отмечалась крайняя ограниченность продовольственных ресурсов, недостаток жилья в случае эвакуации на полуостров населения Северной области). В докладе говорилось о важности перемен политического курса. Шабельский предлагал провести частичные реформы в рабочей политике, упорядочить работу управления юстиции (навести порядок в пенитенциарной системе) и главное – «прекратить несвоевременное политиканство», характерное, по его мнению, для «общественности». В то же время, по оценке докладчика, Ермолову вполне удалось укрепить авторитет власти и заслужить доверие со стороны местных земств и кооперации (Ермолов занимал должность уездного земского начальника до 1917 г.)[215].

Но были и другие мнения. Накануне Нового года (23 декабря 1919 г.) управляющий делами Маймистов в докладе Миллеру выразил необходимость возобновления работы ЗГС. Созыв Совещания требовался не ради «юридической формы», а для «разряжения атмосферы политиканствующей публики», «успокоения и поднятия духа войск и населения». «Меры пресечения и искоренения» здесь уже не годились. В письме Чайковскому Маймистов отмечал «отсутствие государственности в демократии», что «весь нынешний аппарат мы строим не на демократических, а на чиновничьих элементах». Следовало, во-первых, создать «авторитетную комиссию» для приема жалоб от населения на нарушения закона чиновниками, а во-вторых, возобновить работу ЗГС, ограничив при этом круг его компетенции «строго деловой программой» (обсуждение бюджета и финансово-экономических вопросов). Нужно было также провести «перевыборы» Совещания, включив в его состав депутатов от уездов, отвоеванных Северной армией в ходе осеннего наступления[216].

В особой записке ВПСО генералу Миллеру (декабрь 1919 г.) сообщалось: «Бороться против всей Советской России или защитить свои пределы от вторжения большевиков Северная область одна не может»; категорически отрицалась возможность заключения мира с большевиками. «Спасти область от вторжения большевиков возможно только с внешней помощью», – подчеркивалось в записке. Но это должна была быть не военная, а лишь дипломатическая помощь, «дипломатическое давление»: предполагалось «признание самостоятельности Северной области» как субъекта международного права, фактически как отдельного государства. Идея «международного признания» поддерживалась сообщениями военного агента в Копенгагене генерал-майора С. Н. Потоцкого. В этом случае подчинение Омску теряло смысл, поскольку признание государственности Севера предполагало наличие собственной, суверенной системы управления. Наличие в этой системе представительных органов должно было соответствовать принципу «демократизма», столь популярного в политической практике послевоенной Европы[217].