Вернувшись от губернатора, Беневский собрал людей – всех до единого, и тех, кто прихварывал, и тех, кто был лишен права голоса – например, молчаливая служанка недавно скончавшегося штурмана Максима Чурина.

Собрание проходило на вытоптанной поляне, примыкавшей к дому. Вместо изгороди здесь росли здесь росли колючие розы – ни один человек не проникнет внутрь, розовые кусты оберегали участок лучше всякого забора – ни собаки, ни коты чужие, ни дикие животные не могли преодолеть преграду.

Беневский, наряженный в генеральский мундир, прошелся перед собравшимися.

– Друзья мои, – проговорил он зычно, сорвал с куста розу диковинного кремового цвета, понюхал ее и воскликнул восхищенно: – Какой дивный аромат! – понюхал снова и швырнул цветок за розовый забор. – Губернатор Дерош сделал мне лично и нашему обществу в целом предложение поступить на службу в колониальную администрацию. Обещает хорошо платить. И для этого обещания у него есть все основания – казна французского короля много богаче казны российской императрицы. Жизнь здесь лучше, легче, интереснее, чем в России. Ежели что, я буду защищать вас, – ни один человек не посмеет посмотреть на вас косо…

– А как же насчет государства Солнца, Морис Августович? – угрюмым тоном поинтересовался Митяй Кузнецов, пощипал пальцами обелесевшую жесткую бородку. – Мы же уплыли с Камчатки не для того, чтобы наняться на работу надсмотрщиками в чужом порту. Это обидно.

– Ты знаешь, Митяй, я никогда не обижал тебя, помог вылезти из долговой ямы…

– Это верно, Морис Августович, но я не за себя толкую – за людей.

– А ты толкуй за себя. Что же касается других, то-о… если кто-то не захочет принять предложение Дероша, то дорога до Франции оплачена – можно поступить на выгодную службу и там, а вот если кто-то захочет все-таки вернуться в Россию – сделать и это будет несложно. В Париже.

– В России нас только и ждут, – Митяй сгреб бородку в кулак, – ждут, не дождутся. Хорошая петля, да острый топор плачут по нашим шеям, выбирай – не хочу.

– Выбрать нам не дадут, – процедил Хрущев сквозь зубы, – не надейся.

– Не скажите, ваше благородие. – встрял в разговор канцелярист Судейкин, – матушка государыня хорошо относится к «русакам, любящим Русь», сам читал в одном из указов, поэтому дело, может, обойдется и без топора.

– Я бы не стал этому верить, – сказал Беневский, – когда не веришь – целее бываешь. По себе знаю.

– Сбили вы народ с толку, ваше превосходительство, – Судейкин перевел взгляд на Беневского, вздохнул. – Лучше бы не сбивали, – обиженно отвернулся в сторону и сплюнул.

Лицо у Беневского вспыхнуло: это было обвинение, а он, натура гордая, обвинений не любил. Как не любил и простонародного, допускающего вольные словечки обращения. Собравшиеся заволновались, засипели от возмущения. Беневский понял, что кашу с этими людьми ему сварить уже не удастся, посуда, похоже, прохудилась совсем – не починить.

Вытянув голову, он прислушался к крикам птиц, населявших сад Памплимус – тут было полно мелких певучих птах, совершенно наведомых ему – ярких, шустрых, проворно перемахивающих с куста на куст, позавидовал им: куда хотят, туда и летят Божьи существа, никаких пут на их крыльях нет. Райское все-таки место отвел им губернатор для постоя.

– Ну что ж, давайте разделимся, – стараясь быть спокойным, не выходить из себя, ровным голосом произнес Беневский, – те, кто хочет пойти со мной – те пойдут со мной, ну а нежелающие пойти… вольная вам воля! Так, кажется, говорят на Руси, – сгорбившийся, ставший неожиданно ниже ростом, он резко повернулся и вошел в дом. Выругался: – Десять тысяч ведьм!

Поначалу с Беневским решили остаться четыре человека – купеческий работник, поминающий своего хозяина Холодилова недобрыми словами, приказчик Алексей Чулошников, Алеша Устюжанинов и спокойный немногословный матрос Андреанов.

Здесь, на чужбине, Андреанов присмотрел себе жену, из своих же, – работящую статную женщину по имени Агафья, помогавшую по хозяйству семейству Чуриных и собрался на ней жениться. Только вот Агафья неожиданно заколебалась:

– Соскучилась я по родной земельке, мочи нету, – сказала она и печально потупила голову. – Прости меня, Алексей Алексеич!

– Ладно. Вечером поговорим, – угрюмым тоном пообещал Андреанов.

Вечером к тем, кто оставался с Беневским, присоединились еще семь человек, в том числе и Агафья – не захотела она все-таки разлучаться с Андреановым, – итого получалось одиннадцать.

Остальные решили плыть во Францию, а там как карта ляжет: если удастся вернуться в Россию – припадут к родной земле, поплачут, попросят прощения, не удастся – будут думать, как жить дальше.

Но всем уже до обморока, до икоты надоели морские скитания, хвори, картинки из чужой жизни, которые им приходилось наблюдать, униженное их состояние, зависимость от Беневского, распоряжающегося их судьбами, как кожаным мешком, в котором прячут монеты – какую монету захотел, такую и вынул, – все надоело, абсолютно все!

Группу, которая решила плыть во Францию, возглавили Хрущев, Митяй Кузнецов и швед Винблад. Заметим, что все трое – лучшие друзья Беневского по Большерецку.

Но дружба их осталась в прошлом, сосуд оказался хрупким и разлетелся в брызги, осколки теперь ни собрать, ни склеить; они не верили Беневскому, Беневский не верил им.

Алеша Устюжанинов, на глазах которого все это происходило, едва не заплакал.

Лучше всех чувствовал себя кот Прошка, он освоился и стал своим в здешнем климате, еды у него было более, чем достаточно – и на завтрак и на обед добывал свежатину, мурлыкал от удовольствия, поедая здешних птах и довольно хлопал себя лапой по пузу.

Хозяевами своими он считал двух человек – Митяя и Алешу Устюжанинова, – прикипел к поповскому сынку, к остальным же относился «с прищуром» – сжимал зеленоватые глаза и делал непонимающий вид: не узнает, мол… На самом деле Прошка всех узнавал, всякую услышанную новость укладывал у себя в башке на отдельную полку – он все наматывал на ус.

Устюжанинов вышел с котом за колючую ограду – цветущие кусты роз сомкнулись в плотную гряду – не пройти, прорубиться можно только топором, – отер глаза кулаком.

– Прохор, это что же такое делается, – прошептал он слезно, едва слышно. – Раскололись мы… Тебе на Камчатку не хочется?

Молчал Прошка, но по довольной физиономии его было видно, что не хочется – Прошке нравилось на Иль-де-Франсе.

Посидев немного с Алешей, Прошка отправился на охоту – наступила пора перекусить.

Охотился он недолго – из-за кустов вынырнула небольшая красногрудая птичка, увидев кота, взмыла было вверх, но совершить маневр не успела – Прошка пружиной взвился в воздух и резким ударом лапы сбил птичку на землю.

Птаха закувыркалась по траве ярким тряпичным комком. Прошка был доволен собою – такие фокусы коты Иль-де-Франса еще не освоили, – кинулся к птичке и, заурчав, перекусил ей горло. Устюжанинов хотел было выругать Прошку, но промолчал – в будущем ведь может статься так, что кот окажется у него единственным другом на всем острове.