Ждали Беневского. Как он там, в своем Париже? Все ли у него в порядке?

Беневский благополучно добрался до Франции – ветер дул попутный, ссора, вспыхнувшая на Иль-де-Франсе, ушла в прошлое и, возможно, даже забылась (во всяком случае, и Хрущев, и Винблад, и Кузнецов делали вид, что ничего не помнят из того, что было, Беневский принял эту игру и также общался с компанией, сохраняя на лице пристойную мину), – восемнадцатого июля 1772 года фрегат с пассажирами причалил к стенке порта Лориан, принадлежавшего могущественной Ост-Индской компании.

Надо еще отметить, – и это важно, – что по пути французские корабли сделали остановку на Мадагаскаре – огромном острове, более похожем на континент, чем на остров, с диковинной, красной, очень плодородной землей и реками, в которых текла яркая красная вода. Более красная, чем островная земля.

К Мадагаскару подошли в апреле 1772 года, что и было отмечено Беневским в записях.

«12-го мы бросили якорь на острове Мадагаскар, я сошел у форта Дофин. Губернатор Иль-де-Франса своими рассказами о некоторых особенностях этого огромного и прекрасного острова вызвал у меня желание ознакомиться и покорить его, но, к сожалению, мое пребывание не было там долгим. 14-го я вернулся на борт».

По пути была сделана еще одна остановка, которую отметил в своих бумагах Иван Рюмин – у пустого острова, с одной только целью – наловить морских черепах. Французы оказались очень охочими до этих громоздких неповоротливых созданий, – в шлюпку тяжелую черепаху было очень непросто затащить, и еще более непросто было поднять ее на высокий борт фрегата.

Кстати, у Рюмина оказался очень неплохой слог повествования, его записи можно и дневниковыми назвать, и одновременно – литературными заметками. С другой стороны, говорят, что Рюмин делал только короткие наброски, фиксировал сами события, факт их существования, а уж до ума их доводил его напарник по большерецкой канцелярии Спиридон Судейкин.

Дознаться, как же все было на самом деле, сейчас невозможно совершенно. Увы.

Около неведомого черепашьего острова корабли простояли целую неделю, черепашьего супа наелись на всю оставшуюся жизнь и одиннадцатого мая поплыли дальше.

Во Францию приплыли, как мы уже знаем, восемнадцатого июля, причалили к берегу, а там, «пристав, переехали через залив в Порт-Луи», где, тесно прижавшись друг к другу, стояли дома под красными черепичными крышами. Город этот назывался точно так же, как и далекий островной порт, где остались одиннадцать спутников Беневского.

Из Франции Беневский послал им одно-единственное письмо, начинавшееся простонародным свойским словом «Ребята!» – к большерецким беглецам Беневский почти всегда обращался именно так, слово «ребята» ему нравилось. «Без малого четыре месяца плыли мы до Европы. Но все кончилось благополучно, – сообщал он. – Я сразу же уехал в Париж, оставив всех наших в сем городе на казенных квартирах. Не стану писать, сколь много трудов было мною употреблено, прежде чем добился я аудиенции у Его величества короля Людовика Пятнадцатого. Его величество, зная мои в воинском и морском деле способности, поручил мне дело сугубой важности, о коем писать пока не стану. Скажу только, что скоро вернусь обратно и все обещанное выполню».

Предводитель сообщал также, что король присвоил ему звание полковника – это раз, два – Петр Хрущев устроился на французскую службу в чине капитана, и три – «что же касается наших товарищей, то почти все они пребывают в нерешительности: не знают, возвращаться ли со мною обратно в Порт-Луи или же пробираться в Россию».

Надо заметить, что Беневский проследовал из Порта-Луи в Париж как белый человек – на дилижансе, а «наши товарищи» прошли пешком. Все пятьсот пятьдесят километров. А ведь среди них были и женщины. Беневский денег на дорогу им не дал.

С другой стороны, как я понимаю, он и не мог дать им денег, поскольку находился в Париже, а большерецкие беглецы пребывали в Порт-Луи, как написав Рюмин, по «27-е число марта 1773 года, итого восемь месяцев и девятнадцать дней». И лишь после этого решили двигаться в Париж, где находился русский посланник, он же – резидент. Восемь с лишним месяцев им понадобилось, чтобы решиться на возвращение домой.

А возвращаться в Россию было страшно – вдруг там отрубят головы? Или повесят? Впрочем, хрен редьки не слаще.

В конце концов решились и в Париже пришли к российскому резиденту во Франции Николаю Константиновичу Хотинскому.

Произошло это шестнадцатого апреля 1773 года, но лишь шестого сентября Хотинский, детально разобравшись в перипетиях жизни большерецких беглецов, опросив каждого из них и поставив канцелярский номер на «сочиненный о сем путешествии журнал», отправил письмо вместе с журналом в Санкт-Петербург, генерал-прокурору князю Вяземскому. Хотинский ходатайствовал о прощении людей, обманутых «злодеем Беневским».

Ждать пришлось так долго, что Хотинский отправил князю Вяземскому второе письмо – слишком уж долго решала государыня-матушка судьбу «нещастных людей». Наконец Екатерина Вторая смилостивилась, простила своих проштрафившихся подданных, о чем в Париж была тут же отправлена соответствующая бумага.

Хотинский, исполненный сочувствия к большерецким беглецам, докладывал своему шефу Вяземскому, что «податели сего те самые нещастные люди, которые увезены были из Камчатки, и по человеколюбию Вашего сиятельства ущастливились возвратиться в отечество, всего их числом семнадцать человек, а имена их следующие.

1. Спиридон Судейкин, канцелярист. 2. Дмитрий Бочароов, штурманский ученик.

Компании тотемского купца Федоса Холодилова работные и промышленники: 3. Кондратей Пятченин. 4. Яков Серебреников. 5. Иван Шибаев. 6. Егор Лоскутов. 7. Алексей Мухин. 8. Иван Казаков. 9. Коряка Егор Брехов. 10. Камчадал Прокопей Попов. 11. Козма Облупин. 12. Иван Масколев.

Матрозы Охотского порта: 13. Василей Ляпин. 14. Петр Сафронов. 15. Герасим Береснев. 16. Казак Иван Рюмин, служил за копеиста. 17. Жена последнего Любовь Савина.

Над всеми ими во время бытности их в Париже, имев власть и присмотр как за поведением их, так и в закупке нужного пропитания…»

Далее Хотинский сообщал, что на покупку хлеба для всей команды выдавал деньги Пятченину, который «первым явился» к нему «с другими двумя своими товарищами». Хлеб был у большерецких беглецов общим, норма маленькая, как в тюрьме – по полтора фунта в день каждому. В переводе на наши нынешние мерки – шестьсот граммов. Особо не разгуляешься. И сыт особо не будешь. Тем не менее в докладе Хотинский заметил, что одним «определенная порция недоставала, а другим излишествовала».

Впрочем, насчет «излишествовала» я не очень-то верю Хотинскому.

Высочайшее прощение было получено, теперь надо было добывать деньги на дорогу в Россию, чем резидент Хотинский и занялся.

В то время в ведомстве по иностранным делам служил человек, чье ими было хорошо известно просвещенной России – автор «Недоросля» Фонвизин, он и помог камчатским бедолагам, добыл для них восемь тысяч ливров.