рождения стало хуже. Но Кристина была скрытна почти со всеми в жизни, кроме Рая и Саванны. Кристина была актрисой, на сцене и вне ее, и, когда общалась с родными, она играла роль счастливой матери и отшучивалась на любые проявления озабоченности тем, что ее состояние ухудшалось или что она была на пределе душевных сил. Рай перестал брать дополнительные смены, чтобы быть дома с Кристиной, присматривать за ней, да и за Бренной нужен был глаз да глаз. Родители Рая помогали, приходили на выручку, когда нужно было посидеть с ребенком и по возможности одалживали им денег, даже когда Рай отказывался. Придя домой, он мог за сетчатой дверью обнаружить пачку сигарет (визитную карточку папы) вместе с чеком или наличными.

Семья Кристины шла напролом, будто действительно верила в жестокость Рая, в его бессердечность, считала его порочным до такой степени, что он мог убить свою семью, потом попытаться инсценировать самоубийство Кристины и несчастный случай с Бренной. Как они могли? Они же видели, как сильно он любил Кристину и Бренну, как о них заботился. Родные Кристины мало его знали, так как не стремились узнать ближе, но как они могли считать, что он мог совершить что-то подобное?

Ее семья была совершенно убита горем, а винить было некого, кроме Рая. Они немного смягчились после рождения Бренны, потому что поняли, что не полюбить этого чудесного младенца из Блумов невозможно. Но они продолжали ненавидеть союз Кристины и Рая. Они ненавидели обе линии семьи Рая. Нанятый ими психолог заявил, что диагноз Кристины был результатом временных проблем юности и что в скором времени она их перерастет. Они сказали присяжным, что ей становилось лучше, опираясь на две старые записи в ее редко обновляемом дневнике, чтобы доказать, что в ее жизни забрезжила надежда.

Светит солнце, и я ощущаю глубоко внутри у себя какой-то подъем. Я люблю, и я любима. Нужно это помнить.

Сегодня был хороший день! Темных мыслей совсем мало! Я стараюсь. С нетерпением жду прослушиваний и радуюсь в этом мире ценным мелочам. Видела на заднем дворе бабочку и двух желтых птичек. По цвету они сочетались с Медоносным домиком. Желтый цвет приносит мне радость, СОЛНЕЧНАЯ девочка Брайар и Рай тоже. Вот было бы хорошо, если бы все было желтым.

На суде ее мать, ее отец, ее братья – покрасневшие и в слезах, – с негодованием глядя на Рая, дали показания против него. Ему на них посмотреть не удавалось: каждый раз, когда он решал поднять взгляд и держать голову высоко, комната плыла перед глазами. Соседи засвидетельствовали, что хотя он жил тихо и знали они его не очень хорошо, он им казался достойным парнем. Они утверждали, что видели его сразу после того, как он обнаружил тела Кристины и Бренны. Сосед вспомнил, что незадолго до того слышал, как шуршали листья, будто кто-то возвращался по двору домой. Другая соседка сказала, что в день смерти Кристины и Бренны гуляла с собаками и слышала крик женщины, но не придала ему значения, пока не узнала, что произошло. Тогда она припомнила, что несколькими годами ранее каждый вечер из соседнего дома доносились спорящие голоса. Рай знал, почему: он и Кристина играли роли. Репетировали текст из «Кошки на раскаленной крыше».

* * *

Рай изо всех сил стремился предстать перед судом для дачи показаний и сделал это, вопреки желанию своего адвоката. А адвокат уверял его, что, хотя семья Блум пользовалась влиянием в названном в свою честь городе, было все же крайне маловероятно, что при такой недостаточности доказательств Рая осудят.

Он глядел на своих родных. Были там и Хантер с Саванной, к тому времени ставшей его женой; оба они хорошо знали Кристину и верили в Рая. Отвечая на вопросы правдиво, как перед Богом, он смотрел на их неподвижные, грустные лица.

Ссорились ли они с Кристиной в тот день? Да.

Часто ли они с Кристиной ссорились? Да.

Расстраивали ли его проблемы их брака? Да.

Рассматривал ли он когда-нибудь возможность расстаться? Нет.

Ссорились ли они с Кристиной в тот конкретный вечер? Да.

Отключил ли он телефон в тот вечер и оставил его дома? Да.

Пользовался ли он их совместным компьютером для поиска информации об отравлении угарным газом? Нет.

Искал ли он информацию о несовместимых с жизнью взаимодействиях лекарственных препаратов? Нет.

Накачал ли он лекарствами Кристину, усадил ее в машину и завел двигатель перед тем, как покинуть дом? Нет.

Намеревался ли он убить и дочь, а потом инсценировать несчастный случай? Нет.

Убил ли он жену и дочь от отчаяния и из-за финансовых трудностей? Нет.

Убил ли он жену и дочь, так как жена случайно забеременела, он почувствовал себя в ловушке и необдуманно женился? Нет.

Были ли застрахованы жизни жены и дочери? Да.

Когда он их застраховал? Несколькими годами раньше, когда они только поженились.

Убил ли он жену и дочь из-за страховых денег? Нет.

Убил ли он жену? Нет.

Убил ли он дочь? Нет.

Мама Кристины в зале суда громко причитала. Папа Кристины гладил ее по спине. Его собственный отец сидел, положив руку на плечо матери, которая плакала и утирала глаза. Рай старался, чтобы его не трясло, когда сам рыдал перед судом.

Нет. Я не убивал свою семью. Я любил свою семью. До сих пор люблю. Я не делал этого. И никогда бы не сделал, – сказал он, усилием воли заставив себя глубоко дышать и открыть глаза.

Вопросов больше нет, Ваша честь.

Масштабы его криминального прошлого до суда:

– В шестнадцать лет был арестован за то, что употреблял алкоголь, будучи несовершеннолетним, слонялся без дела и обматывал дома туалетной бумагой.

– В двадцать один год был арестован во время драки в баре, но позднее обвинения были сняты.

В городишке вроде Блума, если ты был на четверть темнокожим, это означало, что ты был не белым, а это означало, что ты был стопроцентно темнокожим, что, в свою очередь, означало, что ты был «другим». Ты был угрозой белому превосходству. Был вредителем, самозванцем. Именно этого они все боялись. А Кристина была не просто белой женщиной, а женщиной из рода Блум. Тем присяжным других доказательств и не требовалось.

Рая признали виновным в двух тяжких убийствах. В день оглашения приговора он стоял в зале суда того городишка перед семью белыми женщинами и пятью белыми мужчинами, признавшими его виновным, и продолжал утверждать, что невиновен.

Я глубоко любил свою семью. Это чувство глубже, чем любое другое когда-либо испытанное мною чувство. Глубже, чем пустота скорби, которую я испытываю сейчас. И я бы никогда не сделал им больно. Я убиваюсь из-за семьи Кристины, из-за своей семьи. И горько сожалею, что меня не было с ними в их последний час. И буду мучиться этим всегда. Всем этим я буду мучиться всегда.

Его отправили за сотни километров в тюрьму особо строгого режима.

* * *

Оттуда он писал родителям письма, они к нему приезжали. Навещали его и Хантер с Саванной – до того, как перебрались в Монтану. После этого он и Хантер тоже друг другу писали. В тюремной библиотеке Рай страстно читал книги по истории искусства, всецело погружаясь в них, запоминая их наизусть, и в нем вызревала настоящая любовь. Он посещал некоторые терапевтические группы – те, где поменьше людей, молитвенные собрания, у него сложились близкие отношения с одним из проповедников, с которым он беседовал об Иисусе.

Его жизнь стала каким-то кошмарным недоразумением. Только посмев надеяться, там можно было выжить. Находясь за решеткой, он старался не попадать в переделки. По большей части держался особняком, к кому мог, относился с добрым расположением. Проявлял недоброжелательность к другим – тем, которые бы иначе не стали его уважать.

* * *

(Охранник сегодня в других ботинках. Не в изношенных. Сегодня сказал «чертов кусок дерьма» вместо «кусок дерьма». Уточнил. Сокамерник болеет. Желудочный грипп. Сегодня сказал мне, что верит, что я не совершал преступления. Сказал мне, что сам виновен: убил