и, опомнившись, разразилась долгим истерическим смехом. Он долго звенел в моих ушах. Опомнился я только у дома Филиппа Григорьевича и тут же попал в крепкие объятия жены. Она подобно Валентине покрывала меня поцелуями, отогревая.

— Андрей, что такое, что у тебя случилось? — принялась расспрашивать меня Светлана.

Я молчал. Отец Светланы тут же затащил меня за стол и налил большой стакан водки и странно, я не отказался, выпил его. Мария Федоровна подсунула мне какое-то блюдо.

— Закусывай, закусывай, мы только что поужинали, — слышал я далеко-далеко голос тещи и ел, ел нескончаемо долго, смачно чавкая не по-интеллигентски, очень уж не по-интеллигентски.

— Эх ты, все понятно, слюнтяй из-за бабы приехал. Я сразу это увидел по лицу, — и Филипп Григорьевич принялся меня трепать, что того кутенка, называя размазней, придумывая еще какие-то обидные прозвища. Мне его слова стали понятны много позже. Тесть не желал меня обидеть, а наоборот, стремился привести в себя — укрепить мой дух, не укрепил. Дернул меня черт, не удержался я и, зная о его проблеме, еще одной семье Филиппа Григорьевича, брошенной где-то в далекой Башкирии, со злостью при всех выдал:

— Вы бы лучше собой занялись и сделали шаг, нужный для вас — съездили, показали себя там, на родине и попросили бы у бывшей жены и домочадцев прощения! Я думаю, что вас там поняли бы и, возможно, простили! Если нет? То нет, но вы бы знали о том и не мучились, не отыгрывались вот сейчас на мне, уеду я, на Марии Федоровне, или же на Алексее, Светлана — не в счет. Она для вас, как и для меня эталон. Мы с вами только в этом и сходны! Больше, ничего общего! — Это было круто: я попал в самую точку и сильно тогда его задел. В комнате воцарилась гробовая тишина. И еще среди этой тишины мое чавканье. Мой тесть лишь только открывал рот и глотал воздух, еще нервно жестикулировал руками. Все смотрели на меня, не зная, что делать. А я ел, как ни в чем, ни бывало. Мое откровение было для Филиппа Григорьевича, как удар под дых. Хорошо, что мы сидели за столом, иначе бы он свалился. Тесть долго набирался сил, прежде чем прийти в себя. Меня спасло только то, что он не был мелочен, не был злопамятен, если и влезал в наши семейные дела, то это касалось лично его доченьки и никого более. В таких вопросах я его слушался.

Филипп Григорьевич ничего мне тогда не сделал. Моя неожиданная выходка впоследствии лишь помогла мне. Я понимал, что до Николая Валентовича — отца, мне еще, ох как далеко, но я приблизился к нему, приблизился и значительно. Моя фигура в доме Филиппа Григорьевича приобрела значимость. Я перестал быть объектом его невысказанных насмешек. Они, эти насмешки прекратились. Их не стало. Даже намека на лице, не было.

Тогда, именно тогда я завоевал возможность со спокойным сердцем ездить в поселок. У меня исчезли причины ограничивать время посещений дома Светланы и все сваливать на режим и загруженность при подготовке к тем или иным спортивным мероприятиям. А значит, в будущем, в трудное время, я мог не сторониться и наравне с Филиппом Григорьевичем работать на приусадебном участке. Продукты, привозимые из поселка на семью, перестали для меня быть халявой. Я их зарабатывал честно, поливая своим потом, помогал сажать картофель, сеять морковь, свеклу, рассаживать капусту, помидоры, огурцы, и многое другое делал на огороде весной, летом и особенно осенью, когда необходимо было убирать урожай. От меня был прок. Не зря мной не могла нахвалиться Мария Федоровна.

Высказав свои мысли вслух, я медленно поднялся из-за стола, страх был, но, пересилив его, не побежал на улицу к автомобилю, а размеренно пошел в спальню и уже ни на кого, не глядя, известил Марию Федоровну и в первую очередь Филиппа Григорьевича:

— Я сегодня отдыхать буду у вас, — а затем, повернувшись к супруге, сказал: — Жена, пошли на покой. — Она тут же послушно поднялась со стула и последовала за мной. — День сегодня у меня был не легкий, — продолжил я разговор. — Завтра рано утром я уеду. Мне нужно на работу.

Ночь со Светланой для меня не прошла даром: я от нее набрался сил, можно сказать, всю выпил, чтобы противостоять Валентине. Я словно чувствовал, что жена друга не оставит меня в покое и придет, обязательно придет и она пришла ко мне, пытаясь добиться желаемого — сломит мою волю и овладеть мной. Что-то тогда на темной улице ей подсказало — мне не выстоять, и я бы не выстоял, но благодаря Светлане я снова оттолкнул Валентину.

Затмение прошло не сразу. У нее хватило силы повалить меня на диван, на котором не так давно сидел ее муж и долго-долго целовать меня. Однако, я нашел в себе силы и отбросил подругу своей жены, жену своего друга, оттолкнул, и сразу же почувствовал облегчение. Женщина, наверное, также поняла всю несуразность своего поступка и тут же исчезла, словно наваждение.

Минут тридцать я стоял и ничего не делал. Просто ничего не делал. Затем, опомнившись, я побежал в коридор и с силой захлопнул за ней настежь раскрытую дверь. Повернув ключ, я отправился в ванную комнату и принял душ. Воду я открыл холодную и продрог до самых костей. Однако, я не смог смыть с себя жар, тепло ее тела. Оно меня долго грело и мучило. Из головы, сердца, туловища тепло ушло куда-то вниз в ступни, пятки ног и до поры до времени спряталось там. Прошло много лет, и оно, поднявшись вверх, разверзлось — лавой вырвалось из меня, поглотив всего. Тогда я уже не боролся с ним. Мне этого не нужно было. Жизнь изменилась. Ситуация была не той. Не было у меня больших влекущих зеленых глаз.

17

Жена и ребенок отдыхали в поселке у Филиппа Григорьевича и Марии Федоровны. Я их навещал по выходным дням. Меня ждали. Мне не представляло труда забраться в автомобиль, завести его и минут через двадцать-тридцать оказаться уже на месте. В моем распоряжении были субботний вечер, ночь и день — воскресенье, затем я торопился назад, домой. Дома я зря времени не терял — Светлана желала меня видеть мастером спорта. За месяц усиленной работы под наблюдением Олега Анатольевича Физурнова, я быстро восстановил свои силы: натренировал ноги, руки, плечи. Работал я неторопливо, но с усердием, вначале разогревал тело