пытался приблизиться к их пониманию жизни, заглядывал в газеты и журналы — благо у нас, их выписывали с десяток. И ничего не понимал, ничего. Розовый туман.

Время за столом в беседе шло неумолимо быстро — стрелка часов приближалась к двенадцати ночи. Я в который раз под столом толкнул Светлану и вопреки желанию хозяина — Филиппа Григорьевича и его пасынка Алексея Зорова поднялся, следом за мной встала Светлана. Мария Федоровна тут же нас поддержала:

— Завтра будет день. Наговоритесь еще. Пора и на покой.

Филипп Григорьевич, приподнявшись на стуле, снова плюхнулся в него и еще долго сидел за столом, крутил головой и бессмысленными глазами, не видя окружающих его предметов, словно всматривался в недалекое, но поганое будущее. Он словно тот экстрасенс чувствовал его и беспокоился за нас всех, долго еще оберегал наш сон, спать ушел далеко за полночь.

На следующий день рано утром я уехал. Мне нужно было на работу, а Светлана с маленьким осталась. Вместе со мной отправился и брат жены — Алексей Зоров. Мне не было скучно в дороге. Он, хотя и не был разговорчивым, однако нет-нет и вступал в беседу. Долго не говорил. Минуту-две не больше. Отдельные фразы. Но, наверно, у него наболело или очень уж хотелось поделиться, при подъезде к городку мужика неожиданно, словно прорвало:

— Андрей! Ты меня, наверное, не понимаешь, думаешь, какого он черта мыкается? Знаешь, меня с завода выгнали, по статье. У меня дочка — скоро замуж выдавать, а я без работы. Конечно, я виноват, но и не только я. Она — Надежда, больше. Я человек выпивающий, ты знаешь, но не на работе, а тут злость такая меня стала распирать на нее, что я просто обезумел, потерял над собой контроль. Неделю целую пил, «не просыхал». Мастер со мной возиться не стал, тут же написал докладную и отправил к начальнику цеха, а тот в отдел кадров. Может моя мать и права? — Он помолчал. — Такая уж у меня несчастная судьба? — сделал заключение Алексей.

Я, оторвав взгляд от дороги, мельком бросил его на Зорова:

— Не говори глупостей! Ты сам строишь свою судьбу. У тебя была девушка, внучка бабы Паши — Людмила. Она тебя ждала из армии. От чего ты не вернулся к ней? Что тебя толкнуло на измену?

— Я пожалел ее! Зачем ей нужен калека? Из армии я вернулся без радости: состояние среднее не то лежачий, не то сидячий, словом, не человек… — помолчал, а затем со злостью выкрикнул:

— Не человек я был, как ты это не поймешь!

Некоторое время мы ехали молча. Я ждал, когда Алексей успокоился. Мне были понятны рассуждения парня, его позиция. Людмила здоровая цветущая девушка, а он чем мог похвастаться — первой нерабочей группой инвалидности и еще приличной пенсией, которую ему дало государство. Это уже после он занялся собой и поднялся на ноги, добился того, что ему изменили группу, на вторую, на третью, а затем и вообще сняли. Алексей устроился на работу. Может он и прав, подумал я, но, открыв рот, отчего-то не согласился с ним:

— Ну, и что из оттого? Ты, не должен был решать все за Людмилу. Дал бы ей возможность самой высказаться. Ты любил ее, любишь — отвечаешь за себя, кричишь ей — да, да, да! Все… — сказал я и замолчал, не выдержал, продолжил:

— Будущее неопределенно, ты в этом сам теперь убедился, на себе, на собственной шкуре, ну и зачем было тебе руководствоваться сиюминутным состоянием настоящего времени, оно на данный момент было паршивым. А будущее могло быть прекрасным, хотя бы оттого, что ты поднялся, — помолчал, затем продолжил: — запомни это, прекрасным, если бы ты не испортил его.

— Андрей, я был дурак, — перебил меня Зоров, — дурак, что я могу сказать. Ты не представляешь, какое я испытал удовольствие, когда впервые, рано утром, едва забрезжился рассвет, как все вышел из дому? Работа, так себе — на мельнице, не трудная — занимался оформлением документов: встречал автомашины с зерном и отправлял их уже с мукой. Правда, порой и она — эта работа была мне невмоготу. Но я держался, не показывал людям свое недомогание: тайком охал, тайком глотал обезболивающее — большей частью анальгин, чтобы ни дай Бог, никто не увидел. Дома — рядом находилась внучка бабы Паши — Людмила. Она тогда была замужем, у нее рос сын. Я смотрел на него и думал, что и у меня мог быть от Людмилы сын. Если бы … — он на мгновенье замолчал, а затем продолжил, торопливо выбрасывая слова: — если бы я задумался о будущем, не думал, меня тяготила группа. Она была, на нее указывали документы, даже после того, когда я добился ее снятия. Ох, как мне пришлось тяжело, чтобы избавиться от нее полностью. Я был вынужден забросить паспорт, военный билет — однажды потерял, а уже затем, получив новые бумаги — чистые, уехал в твой городок, — сказал Алексей. — Я из-за Людмилы уехал на новое место жительство. Мне тяжело было ее видеть с колечком на пальце, тяжело. Надоумили меня уехать мои друзья, а еще Светлана. Разве я думал тогда о том, что мне не следовало уезжать, нет, не думал. Жизнь у меня бы сейчас была совершенно другой. — Алексей помолчал, а затем продолжил: — У вас на заводе обо мне уже никто ничего не знал. Я уже не был инвалидом — здоровый. На машзаводе мне дали место — это работа не то, что на мельнице — самая настоящая работа, мужицкая, тяжелая и выматывающая…

Времени у меня было много, я не торопился — вел машину осторожно. Дорога не позволяла мне идти на большой скорости. Мельком, я нет-нет и посматривал на Зорова, он сидел на переднем сидении рядом со мной, опустив глаза вниз, под ноги, нервничал. Не было в его теле здорового духа. Он покинул парня. Инвалид — этим все сказано. Не нужно даже листать документы. Я, взглянув на Алексея, сделал попытку хоть как-то приподнять его настроение:

— Да, понимаю тебя! Без работы тяжело, ситуация нелегкая! Правда, лично я тебе не в состоянии помочь, но, если хочешь, попрошу мать или же отца. Они что-нибудь придумают, может, снова тебя пристроят на машиностроительный завод. Для них это не проблема!

— Нет, ненужно. Я, думаешь, отчего за тобой увязался?

Мне сказали в отделе кадров, чтобы я недели через две, если ничего не найду, подъехал. Они мне предложат работу. Заводу люди всегда нужны. Много! — и он