что в финансовом отношении ему пришлось пробиваться в жизни самому, поначалу зарабатывая черным трудом. Бедность и лишения тех молодых лет укрепили его узы с простым народом, что нашло отражение в демократичности его философии в целом.

Несмотря на то, что в его ностальгических воспоминаниях о детстве фигурируют охота, рыбалка и стрельба из лука, указывая, что явно не был «книжным червем», он рано взялся за учебу и преуспел в ней. «В пятнадцать лет у меня явилась охота к учению». В возрасте чуть за двадцать, успев сменить несколько незначительных чиновничьих постов и связать себя узами не слишком удачного брака, он утвердился в роли наставника. И это было его призвание. Он быстро приобрел репутацию благодаря личным качествам и житейской мудрости, собирая вокруг себя преданных учеников.

Несмотря на убежденность этих учеников в том, что «с тех пор, как появился человеческий род, не было никогда человека, подобного нашему Учителю», в своих карьерных устремлениях Конфуций потерпел фиаско. Его целью была государственная должность, ибо он полагал – мы увидим, насколько ошибочно, – что его теории не привьются, если он не докажет их действенность. Он твердо верил в свою способность реорганизовать общество, если ему представится шанс. Узнав о росте численности населения в государстве Вэй и услышав вопрос, как следует поступить в этом случае, он ответить: «Обогатить его». А что потом? «Научить его», – дал он знаменитый ответ, прибавив со вздохом: «Если бы кто воспользовался мною для службы, то через год правление было бы уже порядочное, а через три года оно было бы уже совершенно устроено!» Слепо преклоняющиеся перед ним биографы, уму которых было непостижимо, как настолько одаренному человеку так и не довелось достичь цели устремлений всей своей жизни, приписали ему пять лет блестящей деятельности на государственном посту – в возрасте уже за пятьдесят, когда он, по их свидетельствам, быстро возвысился, пройдя путь от министра общественных работ до министра юстиции и, наконец, первого министра, и за это время Лу стало образцовым государством. Безнравственность и бесчестность были изжиты, продолжает этот идеализированный отчет. «Вещи, оброненные на улицах, никто не присваивал», и преданность и добросовестность стали обычным делом. На самом же деле правители, современники Конфуция, были слишком напуганы его прямотой и принципиальностью, чтобы назначить его на должность, подразумевающую хоть сколько-нибудь реальную власть. Когда Конфуций приобрел столь высокую репутацию, что правитель его государства, пришедший к власти как узурпатор, счел себя обязанным для порядка спросить у Конфуция совета о том, как править страной, тот колко ответил, что тому лучше научиться управлять собой, прежде чем пытаться управлять другими. Правитель не стер его в порошок, как мог бы поступить, если бы не репутация Конфуция, но и не назначил его первым министром. Вместо этого он бросил ему, как подачку, номинальную должность с возвышенным титулом, но без полномочий, надеясь таким образом заткнуть ему рот. Излишне говорить, что Конфуций, едва раскусив эту хитрость, с отвращением подал в отставку.

Будто бы по зову свыше – «в пятьдесят я знал волю Неба» – следующие тринадцать лет посвятил «долгому пути», часто оглядываясь назад и преодолевая сопротивление, странствуя из одного государства в другое, предлагая правителям непрошеные советы о том, как им усовершенствовать свое правление, и изыскивая случай воплотить свои идеи в жизнь. Случай так и не представился; предсказание, высказанное перед уходом сторонним свидетелем, – «Небо хочет, чтобы ваш учитель был колоколом с деревянным языком», – с годами превратилось в насмешку. Однажды ему предложили должность в Чэнь, но выяснив, что пригласивший занять ее чиновник восстал против своего правителя, Конфуций отказался участвовать в этих интригах. Достоинство и спасительный юмор, с которыми Конфуций держался в трудные годы, делают ему немалую честь. Однажды, когда некий посторонний поддел его: «Как велик Конфуций! Обладая обширною ученостью, он, однако, ни в чем не составил себе имени», тот с притворным беспокойством обратился к ученикам: «Чем бы мне заняться: стрельбою или искусством управлять колесницей?» Государства пренебрегали его советами, направленными на мир и заботу о народе, затворники и отшельники насмехались над его стараниями преобразовать общество и предлагали присоединиться к ним в стремлении к личному совершенству, достаточному, чтобы уравновесить не подлежащие исправлению пороки общества. Даже крестьяне осуждали его, как «того, кто знает, что не в силах преуспеть, но все равно пытается». Лишь горстка преданных учеников поддерживала его, невзирая на неудачи, разочарования, чуть ли не голодное истощение. Однажды текст показывает их нам всех вместе, и сердце Конфуция наполняется радостью и гордостью при виде их – такого скромного и сдержанного Минь-цзы, воинственного Цзы-лу, бесхитростных и бесстрашных Жань-ю и Цзы-гуна.

Со временем, когда на родине самого Конфуция сменилось правительство, его пригласили вернуться. Там он, признавая, что все равно уже слишком стар для должности, тихо провел последние пять лет своей жизни, преподавая и внося правку в классические тексты былых времен Китая. В 479 г. до н. э. в возрасте семидесяти двух лет он скончался.

Потерпев неудачу как политик, Конфуций, безусловно, был одним из величайших учителей мира. Подготовленный к преподаванию истории, поэзии, государственного управления, этикета, математики, музыки, прорицаний и искусства охоты, он, подобно Сократу, мог один заменить целый университет. Его методы преподавания также были сократовскими. Неизменно в непринужденной манере он, по-видимому, не читал наставления, а беседовал с учениками о заданных ими вопросах, цитировал источники, ставил вопросы сам. В последнем он был особенно искусен: «Способ Учителя задавать вопросы – как отличен он от способа всех прочих!» Открытость, с которой он общался с учениками, столь же поразительна. Ни в коем случае не считая самого себя мудрецом и полагая, что быть мудрецом – это обладать не обширными познаниями, а определенными свойствами поведения, своим ученикам он предлагал себя в роли их спутника, преданного задаче стать в полной мере человеком, но скромно оценивающего пределы, которых ему под силу достигнуть в ее осуществлении.

На пути глубокой личности есть четыре дела, ни с одним из которых я не смог справиться. Служить моему отцу, как я ждал бы, чтобы мне служил мой сын. Служить моему правителю, как я ждал бы, чтобы мне служили мои министры. Служить моему старшему брату, как я ждал бы, чтобы мне служили мои младшие братья. Первым проявлять такое отношение к друзьям, какого я ждал бы от них к себе. Всего этого я не смог достичь[120][121].

Вместе с тем в своем мнении о важности задачи, взятой им на себя, он был непреклонен. Поэтому он многого ждал