Новое направление мысли под названием кокугакуха (школа национального учения) ратовало за возрождение этноцентрического синтоизма. Оно было основано в XVIII веке учеными, желавшими ослабить историческое влияние Китая на Японию и пробудить новую волну интереса к собственной японской истории, литературной классике и культурным традициям. На протяжении столетий доминирования буддийской и конфуцианской философии синтоизм, за неимением собственной проработанной доктрины, смешался с более ясно описанными учениями и отчасти растворился в них. На протяжении веков создавались многочисленные разрозненные синтоистские школы, иногда ориентировавшиеся на какие-то из буддийских или конфуцианских учений, например Ёсида синто, связанная с неоконфуцианством, Ватараи синто, ассоциируемая с Великим святилищем Исэ, Рёбу синто, выросшая из Сингона. В ранний период эпохи Токугава многие неоконфуцианские философы школы Чжу Си противопоставляли себя буддизму, но в синтоизме видели традиционные верования, которые напрямую не задевали конфуцианских иерархических ценностей. Чтобы сплавить конфуцианскую этику с мифологией и ритуалами синтоизма, Ямадзаки Ансай основал Суйка синто. Однако большинство последователей кокугакуха хотели очистить синтоизм от иностранных элементов. Почти в каждом сообществе ритуальная жизнь продолжала строиться вокруг местных синтоистских святилищ и праздников, которые являлись важными символами общинной идентичности и гордости. На базовом уровне синто все это время оставался глубоко в сердце японцев, однако интеллектуалы осознали, что, если они хотят превратить его в настоящую государственную религию, а не просто набор локальных практик, необходимо создать корпус текстов, описывающих доктрину системно.

Поэт Када-но Адзумамаро (1669–1736) под влиянием призыва Огю Сорай пересмотреть китайскую классику надеялся проделать ту же работу с ранними японскими текстами. Он обратился к сёгунату с просьбой поддержать его исследования древней японской литературы, которые он назвал кокугакуха. К середине XIX века кокугакуха уже считался истинным выражением японских национальных чувств, не загрязненных пришлыми культурами. В качестве памятников письменности он признавал не только древние синтоистские гимны и молитвы (норито), но и «Манъёсю» — самую раннюю из дошедших до нас антологий японской поэзии, самые ранние исторические хроники — «Нихон сёки» и «Кодзики», классическую японскую литературу, например «Повесть о Гэндзи», а также поэтический сборник эпохи Хэйан — «Кокинсю».

Первым заметным исследователем в движении кокугакуха стал ученик Кады Камо-но Мабути (1697–1769). Камо утверждал, хоть и неверно, что антология «Манъёсю» VIII века не подвергалась иностранному влиянию, а также что произведения в ней отражают истинный дух древней Японии — открытый, спонтанный и бесхитростный. Камо сам начал сочинять стихотворения в стиле «Манъёсю» и приглашал других последовать его примеру.

Летописно-мифологический свод «Кодзики» долгое время пребывал в неизвестности — отчасти из-за сложности языка, отчасти оттого, что «Нихон сёки» считался более надежным и исторически важным. Мотоори Норинага (1730–1801), второй из величайших последователей движения кокугакуха и один из лучших ученых за всю историю Японии, потратил более 30 лет на дешифровку, комментирование и исследование «Кодзики». Норинага полагал, что в жизни японцев эмоции и чувства играли гораздо более важную роль, нежели китайская этика и философия. Он считал «Повесть о Гэндзи» классическим выражением собственно японского эстетического чувства, популяризируя идею моно-но аварэ — сентиментальной чувствительности к красоте, проявляющейся в природе и обстоятельствах человеческой жизни. В качестве реакции на конфуцианскую ортодоксальность, развенчивавшую синтоистскую мифологию на рациональных основаниях, он утверждал, что дела богов находятся за пределами человеческого понимания и потому рационализм является неадекватным и неподходящим средством оценки мифов о творении. В труде, адресованном «истинной традиции богини Солнца», он утверждал, что все земли, а также все боги и богини в этом мире были сотворены Идзанами и Идзанаги, однако в Китае не знали об этом акте Божественного творения и поэтому объясняли земные и небесные принципы через теории вроде идеи инь и ян.

Таким образом, кокугакуха авторства Норинаги представлял собой форму религиозного фундаментализма, воспринимающего национальную мифологию в качестве буквальной истины, чтобы обосновать особую позицию Японии как Божественной страны — родины богини Солнца, которая дарит свой свет всем странам. Этноцентризм подобного рода был развит следующим большим ученым направления кокугакуха — Хиратой Ацутанэ (1776–1843), чья переформулировка местных верований, часто называемая Возрождением синтоизма, оказала огромное влияние на имперских активистов времен реставрации Мэйдзи.

Ранние европейские и американские исследователи иногда пренебрегали Ацутанэ, считая его фанатиком или беспринципным пропагандистом своей эклектичной смеси духовных и националистических учений. Ацутанэ заявлял, что Мотоори Норинага явился ему во сне и признал его своим законным интеллектуальным наследником. Тем не менее во многих пунктах он отходил от догматов своего учителя, например в вопросах загробной жизни или богов-демиургов. Норинага принимал идеи «Кодзики» о паре богов-творцов и о Ёми-но куни — темной призрачной земле мертвых. Ацутанэ почерпнул из христианства и народных верований идею единого Бога-создателя, а также расширил понимание загробной жизни, собирая сведения об «ином мире», смежном с нашим собственным, в котором оказывались люди, повстречавшие сверхъестественные создания. Ацутанэ шире своих предшественников смотрел на мир, а также был лучше знаком с западной наукой, медициной и религией. Будучи хорошо осведомлен о внутренних и внешних угрозах для Японии начала XIX века — от российского вторжения до бунтов в провинциях, он старался укрепить нацию, создав синкретическую веру, превосходящую буддизм, христианство и конфуцианство. В целях создать низовое национальное движение Ацутанэ сотрудничал с авторами сельскохозяйственных руководств, выпуская простые иллюстрированные брошюры об улучшенных методах выращивания риса и исподволь вводя в них собственную теологию, связывающую людей с космологией и плодородием земли. Проповедники ходили по Центральной Японии, распространяя эти брошюры и вербуя массу последователей Ацутанэ из числа провинциальных крестьян.

Ацутанэ — пример разрыва «с наукой ради науки» и с городской культурой своих предшественников из классического Кокугакуха. Как и Кайбара Экикэн, он использовал народный язык, чтобы донести популистские идеи до широкой аудитории. Считается, что Ацутанэ восстановил почитание императора и оказал огромное влияние на самураев, совершивших реставрацию Мэйдзи (см. главу 8), но в то же время его долгосрочное влияние распространилось далеко не только на политику. Янагита Кунио и Оригути Синобу, известные фольклористы эпохи Мэйдзи, включили в свои исследования народной картины мира многие идеи Ацутанэ относительно загробной жизни и сверхъестественного. В целом же новые религиозные движения, процветавшие в сельских регионах в конце XIX века, например Конкокё («Учение золотого сияния») и Тэнрикё («Учение о небесной истине»), восприняли монотеистическую идею демиурга-ками, и верующие должны были ежедневно приносить ками подношения.