Во второй половине сороковых годов двадцатого века поостровам Архипелага ГУЛАГ прошел слух, или, говоря языком тамошнего народа,«разнеслась параша», будто в подвалах Лубянки поселилась Железная Маска. Тоесть имелся в виду очень таинственный заключенный, лицо которого скрыто поджелезной маской, как у его предшественника из XVII века, содержавшегося поджелезной маской в Бастилии. К слову сказать, лицо того, из XVII века, на самомделе скрывалось не под железной, а под бархатной маской, что делало его жизнь,как нам кажется, не столь ужасной, но публика наша (мировая, а не толькороссийская) такова, что ей подавай ужасы в чистом виде, а полуужас щекочет недостаточно.Что же до нашего советского заключенного, то, в соответствии с молвой, его лицобыло закрыто именно железной маской, при этом о личности его говорили разное,но в целом сходились на том, что это был Сталин. Сталин, которого враги укралии подменили секретным народным артистом. Артист этот просто марионетка в рукахврагов. На заседаниях он кивает головой и хлопает в ладоши, а на самом делевсем заправляют враги, которые именем Сталина истребляют лучшую частьсоветского народа. Для таких слухов были реальные основания. Они состояли,прежде всего, в том, что глубокая народная вера в Сталина, в то, что онбесконечно мудр, гуманен и справедлив, никак не сочеталась с теми злодеяниями,которые творились от его имени.

Так что, если вы предположите, будто автор всю историю сподменой Сталина артистом Меловани высосал из пальца, вы будете не правы.

Хотя, возвращаясь к маске, посмею предположить, что ее, нижелезной, ни бархатной, вовсе не было. Но была отдельная камера. И не вподвале, а на первом этаже. Там и содержался заключенный под номером 37/14 БЩ,временно не имевший фамилии. Настоящей фамилии его не знал никто, кроме,вероятно, наркома Берии. Некто Лапочкин Иван Спиридонович, 1921 года рождения,доживший до нашего времени, а тогда работавший надзирателем в Лубянской тюрьме,теперь, когда ему позволили, разоткровенничался и недавно по телевидениюсообщил кое-что, связанное с этой легендой. Рассказывал, что зимой то ли вконце сорок пятого, то ли в начале сорок шестого года в охраняемый им коридор подуказанным выше номером был действительно доставлен пожилой человек кавказскойвнешности, который при водворении его в камеру брыкался и кричал: «Отпуститеменя! Я – Сталин! Я вас всех расстреляю!»

– А что, – спросил Лапочкина ведущий, – этот человек в самомделе был похож на Сталина?

– Да нет, – сказал бывший надзиратель, – что вы! Какой тамСталин! Я Сталина и на портретах видал, и живого тоже. Когда нас надемонстрацию водили по Красной площади, он там, на Мавзолее, стоял среди всехэтих, ну там Ворошилова, Молотова, Кагановича и прочих. Так он же там стоял, дачто вы говорите, да что бы я Сталина не узнал? Сталин-то был во! А этотмаленький такой, плюгавый, лицо как будто горохом побито. К тому же без усов.

– Ну а в камере, – спросил ведущий, – он вел себя спокойно?

– Да где там спокойно! – взволновался Лапочкин. – Стучал вдверь ногами, кричал, уговаривал, обзывался. «Ты, – говорил, – фашистскаяморда, если меня выпустишь, я сделаю тебя полковником, а не выпустишь,расстреляю». И так шумел-шумел, пока я не выдержал. Я ведь тоже, хоть чекист ивыдержку имею, но все ж-таки не железный.

– И что же вы, его побили? – предположил ведущий.

– Ну что значит побил, побил? Ну, дал раз по шее. А чего жделать, если он человеческого языка не понимает?

Разумеется, мы, пытаясь восстановить подробности этойзагадочной истории, основывались не только на показаниях старика Лапочкина.Нами опрашивались и другие свидетели тех событий, но их мало уже осталось. Одинбывший политический заключенный, чьей памяти трудно доверять, рассказывал, чтоСталин сидел вовсе не в одиночке, а в общей камере, как раз в той, в которойпребывал и он сам. Эта камера была населена разношерстной публикой, включаяэсеров, троцкистов, космополитов, валютчиков и бандита по прозвищу Хан Батый.Конечно, новенький был водворен безымянным, просто под указанным выше номером,но никто ему не запрещал представляться своим истинным именем. Что он и сделал.Вошел в камеру, на него, естественно, обратили внимание, спросили, кто такой.Он сказал:

– Я – Сталин.

Он, вероятно, надеялся произвести своим заявлением переполохи, может быть, даже восстание среди заключенных, однако ничего подобного неслучилось. Тюрьма не психушка, но и в ней, особенно в те времена, всякогонароду с разными маниями или косившего под психов было предостаточно.

– Ладно, – сказал Батый, – мне, когда я прошлый срок мотал,и Ленин встречался. Поскольку, Сталин, ты у нас новенький, будешь спать упараши. Потом, будешь стараться, продвинешься.

– Здесь у нас, – ехидно заметил бывший фарцовщик ДусикДорман, – примерно как у вас, в совдепии: беспартийные живут на полу у параши,а партийные – на нарах.

Я того человека, который мне всю эту историю рассказал,спрашивал, мол, неужели никто из вас не догадался, что Сталин – это Сталин?

– Да нет, – сказал он, по прошествии многих лет сам томуудивляясь. – А как мы могли догадаться? Он же был без усов. А без усов Сталин –это не Сталин. К тому же ведь существовал и другой, усатый Сталин. Он сидел вКремле, носил усы, стоял на Мавзолее, выступал на особо важных, торжественныхсобраниях, баллотировался в депутаты Верховного Совета…

Само собой разумеется, свидетельствами двух стариков я неограничился, но попытки пробиться к лубянским архивам кончились полнойнеудачей. Пожалел я, что не постарался того же сделать в начале девяностыхгодов прошедшего века, тогда там многое было доступней, тогда за полсотни долларовможно было пол-архива унести, а теперь… Ну, да что делать? Пришлось намвосстанавливать картину прошлого, основываясь на не очень достоверныхисточниках, сопоставляя разноречивые факты и употребляя в дело собственнуюинтуицию и палец как нескончаемый источник наших сюжетов.

День клонился к вечеру, и за окном Лубянки сыпал густойсырой снег, когда в кабинет наркома госбезопасности двумя надзирателями –Лапочкиным и Ивановым – был доставлен заключенный № 37/14 БЩ без маски и безусов. Белая шелковая рубаха на нем помялась, ботинки были без шнурков, а брюки– без ремня и без пуговиц. Чтобы они не упали, заключенному приходилось держатьих двумя руками, что он и делал.