– Ну да, – подтвердил Берия, – да. Ты же правда немножкоустал. Ты меня извини, дорогой мой старший друг и соратник, я знаю, что тыдвужильный, ты работаешь днем и ночью, как вол или как лошадь. Но и твои силыимеют же какой-то предел, дорогой мой Коба! Высокий предел, очень высокий, нокакой-то предел они имеют. Конечно, во время войны, когда решалась судьба всегомира, когда невероятный груз лежал на твоих плечах, ты его нес, как исполин,как Геркулес, как этот самый… ну, я даже не знаю, кто, ну а теперь, когда подтвоим гениальным руководством мы разгромили наголову фашистские полчища, когдакрасное знамя гордо реет над ихней столицей, почему бы тебе хотя бы часть несамых важных обязанностей не переложить на плечи какого-нибудь простогочеловека, как на простого осла…

Товарищ Сталин совершил еще один рейд из угла в угол. Онпопыхтел трубкой, почмокал губами.

– Товарищ Сталин устал, – согласился он печально, – товарищСталин постарел, одряхлел, он ни на что уже не годится, и его можно заменитькем угодно, даже ослом, так я тебя понял?

– Но, Коба… – хотел возразить Берия.

– Нет-нет, я ничего, – остановил его Коба. – Это идеяхорошая, но она требует размышления. Я подумаю. Когда я подумаю и пойму, что тыхочешь постепенно отодвинуть меня от важных дел, я тебе выражу свое отношение кэтому очень заметным способом. А пока пойдем и мирно, пока мирно, и скромночто-нибудь перекусим.

Выйдя из комнаты, Сталин опять нажал кнопку. Дверь бесшумнозакрылась и слилась со стеной, не оставив сколько-нибудь видимого шва. Вкоридоре друг напротив друга стояли два охранника с автоматами «ППШ»,молчаливые, неподвижные и немигающие. Молча пройдя между ними, Сталин нажал ещеодну кнопку в стене. Открылась более просторная комната овальной формы. В ней –стол, покрытый белой скатертью, уставленный выпивкой и закуской. Два официанта,такие же безмолвные, как охрана, в белых костюмах и черных бабочках, скрахмальными полотенцами через руку вытянулись у стены.

– Вы свободны, – сказал им Сталин, входя в помещение. Идобавил, обращаясь не столько к ним, сколько к Меловани: – Своих гостей будуугощать я сам.

Охранники удалились. Сталин нажал кнопку, и комнатапревратилась в безвыходное замкнутое пространство. Сталин отодвинул стул,пригласил Меловани: – Садись, артист. Что пить будешь? Водку? Вино? Коньяк?

– А вы что? – спросил артист.

– А я «Хванчкару».

– И я «Хванчкару».

– И я, – сказал Берия.

Известно, что Сталин, когда надо, умел крепко выпить и редкопьянел. И Берия умел выпить. И Меловани был выпить не дурак. Они пили, пилимного, провозглашали тосты за великого вождя, за государственную безопасность,за искусство вообще и за искусство перевоплощения в частности. И немногопоговорили по-грузински, и попели грузинские песни, и пел особенно хорошоМеловани (артист он и есть артист).

Зашел разговор о кое-каких делах того времени, которые уже ипересказывать неинтересно. Вдруг Сталин вспомнил о летчике Опаликове, которыйне только сам сбежал, но и увез с собой лучшего русского солдата и героя ИванаЧонкина.

Вспомнил, рассердился.

– Ты, – сказал он Лаврентию Павловичу, – ты что мне говорил?Ты уверял меня, что этих людей достанешь. Ты их достал?

– А вот и достал! – дожевывая салат оливье, радостно сообщилЛаврентий Павлович. – Одного достал, а другого достану тоже, и очень скоро. Скоро,уверяю тебя, дорогой, достану и второго.

– А как же ты достал первого, и что это значит, что ты егодостал?

– А вот что это значит. – Лаврентий порылся в портфеле,вынул оттуда папочку с газетными вырезками. Их было немного, штук пятнадцать,но все они были посвящены смерти полковника Опаликова. – Вот, Коба, этоанглийские газеты, это французские, это немецкие. Все пишут примерно одно и тоже. Они пишут, что у Кремля длинные руки. И у нас в самом деле длинные руки,дорогой Коба. Такие длинные, что мы кого хочешь и где хочешь достанем.

– И как же погиб этот несчастный полковник? – спросил Сталинпотеплевшим голосом.

– Воды выпил, – сказал Лаврентий Павлович, отрезая кусокбифштекса.

– Воды? – переспросил Сталин. – Простой воды?

– Ну зачем простой? Минеральной, – сказал Берия и глупохихикнул: – Простой минеральной воды без газа.

– А что Чонкин? Его не угостили той же водичкой?

– Как же, дорогой Коба. Ты же хотел его видеть живым, так мытебе живым его и доставим.

– Когда?

– Скоро.

– Ты мне давно обещаешь, что скоро. Ну ладно. Еще немногоподожду. Совсем немного, Лаврентий. Надеюсь, ты меня хорошо понял.

– Я тебя хорошо понял, Коба, – склонил голову Берия. – Ясделаю то, что нужно, – добавил он, вкладывая в свое обещание не тот смысл, накоторый рассчитывал Сталин. – А что это, между прочим, у тебя за картина, Коба?

– Где? – спросил Коба.

– Да вот, прямо перед тобой!

– Вот эта? – удивился Сталин. – Какой же ты темный,Лаврентий! Народ считает тебя вождем и носит на демонстрациях твои портреты идаже не представляет, какой ты темный, необразованный и невежественный человек.Это же русская классика! Это «Охотники на привале» замечательного русскогохудожника Василия Перова!

– Вот оно что! – сказал Лаврентий, будто и правда только чтоузнал, что это «Охотники на привале». А про себя подумал: «Я-то, может быть,темный, невежественный, но ты проявил себя как настоящий лопух».

И у него были основания для такого мнения о своем соратнике,потому что тот, всегда предельно бдительный и настороженный, позволил провестипротив себя самый примитивный воровской трюк: отвлечь внимание. Когда он поднялглаза на картину Перова, потратил на это не больше десяти секунд. Но этихсекунд вполне хватило Лаврентию Павловичу, чтобы опустить в бокал собеседникатаблетку, которая немедленно растворяется хоть в воде, хоть в вине, не давая ницвета, ни вкуса, ни запаха.

– Ну что ж, – сказал Сталин и поднял бокал. – Тогда давайтевыпьем за солдата Чонкина и за всех солдат, без которых никакие генералы и дажегенералиссимусы не смогли бы одержать победу над сильным врагом!

Второй раз Сталин пил за Чонкина стоя. И с ним стоя пили заЧонкина народный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия и народныйартист Советского Союза Георгий Михайлович Меловани.

Странный привкус был у вина, которое выпил Сталин.