ему пришлось сбросить скорость, Цэ тем же голосом приказал идти в атаку. Сорок человек на лошадях, и этот отряд, который первым врежется в чужие ряды, вел он лично. Остальные пешком — набегают следом. Внутри Цэ дрожал от волнения, но он все верно рассчитал. Во всадника попасть сложнее, а когда русские выведут наружу охрану поезда, ему придется продержаться против нее до подхода второй волны меньше минуты. Почти никакого риска, а… Слава лидера, воина, вождя была нужна ему, чтобы двигаться дальше.

— Чипай!

Крик «бей» словно сам собой вырвался из глотки Цэ, а тут и русский поезд начал тормозить, еще даже до того, как специальный отряд закинул на пути несколько бревен.

— Чипай!!! — клич Цэ эхом разнесся по его отряду, когда поезд замер, а потом смотрящая на них стена вагона рухнула вниз, открывая черный зев пушки.

Тело задеревенело от ужаса, особенно когда коварные русские почти сразу выстрелили им в лоб. Но… снаряд пролетел мимо. Потом еще один и еще! Внутри Цэ вспыхнула надежда. За страшным оружием, которое так ловко спрятали внутри поезда, явно оказались новички. Столько промазали, и теперь они точно захватят его! Десять метров, и он пустит врагу первую кровь, а там и остальные подтянутся… Цэ на мгновение оглянулся, чтобы почувствовать силу и дух пошедших за ним людей.

Но позади было пусто!

Время словно остановилось. Почти шесть сотен бойцов, которых он собирал больше полугода, готовясь к великому делу, лежали на земле. Кто-то без движения, кто-то пытался зажать рану и остановить текущую кровь, кто-то шатался, не понимая, что происходит. Единицы бежали. Но бойцов, воинов позади не было. Теперь-то Цэ понял, почему пушка не стреляла по ним: ее командир хладнокровно выбрал цель покрупнее.

А для их отряда хватило и пулемета.

Цэ еще продолжал нестись вперед, когда по ним ударила очередь, а потом резкий тупой удар бросил его на землю. На какое-то время в голове помутилось, и последнее, что он смог разобрать перед смертью, это разговор двух ходящих недалеко русских.

— Кто это?

— Просто хунхузы.

— Многовато для обычной банды. Если бы они напали на кого другого, те могли бы и не справиться.

— Возможно, год был голодный.

— Ладно, не будем гадать. Оружие собрать, о телах по прибытии телеграфируем в Мукден, пусть разбираются.

Сознание Цэ на мгновение прояснилось, и он смог разглядеть своих убийц. Русский полковник, пара младших офицеров и около десятка солдат. И все! Этого хватило, чтобы расправиться со всем его отрядом, а второй и третий вагоны так и остались не открыты. Обидно.

* * *

Мы вернулись в Ляоян уже на следующий день. Благодаря нападению никто даже не успел заскучать. А благодаря грузу я даже не стал подозревать кого-то из мукденских в том, что наш маршрут продали хунхузам. Все-таки там каждый знал, какой именно ценный груз был в выделенных нам дополнительных вагонах, и вряд ли бы из-за него китайские бандиты стали так рисковать.

— Полковник, вы телеграфировали, что привезли что-то важное, — всего через полчаса после нашего прибытия к нам подъехал адъютант Куропаткина, поручик Огинский.

Быстро он, мы даже свой вагон еще не успели перегнать на собственную ветку до Лилиенгоу.

— Наместник Алексеев знает, что это важно для армии и что главнокомандующий заказывал этот груз еще в Центральной России, но вряд ли получит его в ближайшие месяцы. Поэтому он провел от своего имени сбор по всем русским владениям на Дальнем Востоке и подготовил эти два вагона.

— Что это? — не понял Огинский.

— Иконы. Чтобы главнокомандующий уже сам смог распределить их по войскам, — если честно, я сам видел очень мало смысла во всей этой суете.

Особенности воспитания: мне сложно было представить, что подобные вещи могут поднять боевой дух. А вот Огинский оказался доволен: то ли и сам верил, что армии не помешает моральная поддержка, то ли просто радовался, что повеление его начальника так быстро исполнилось. Я ведь и по своей истории помнил, как Куропаткин действительно заказывал иконы, несколько вагонов, но так и не успел раздать, потеряв сразу вместе с поездом где-то под Мукденом.

Мы уже гораздо теплее, чем раньше, распрощались с Огинским, а потом был еще один короткий переезд. И снова старая китайская крепость, мой корпус, еще немного подросшие укрепления и множество новых лиц. Женских лиц! Сколько времени прошло с того момента, как я дал указание княжне Гагариной набирать себе помощниц? И они с подполковником Шереметевым развернулись на славу. Выделили места, определили довольствие, и люди потянулись.

Судя по обрывкам разговоров, что до меня долетели, многие девушки, приехавшие к нам, больше всего были воодушевлены тем, что их начальником будет не очередной мужчина, а женщина. Те же великие княгини часто выступали покровителями тех или иных обществ, да и другие дамы высшего света старались от них не отставать, но каждый раз, став лицом организации, они уступали обычные мирские дела мужчинам… А тут княжна Гагарина сама должна была командовать целым сестринским отделением. От и до. Дикость, но дикость притягательная.

Вот так это иногда и бывает. Не знаешь чего-то и по незнанию совершаешь революцию. К счастью, пока эта вольность вроде бы не вызывала неприязни. Княжна с Мелеховым справлялись, солдаты, видя подросшее количество девушек вокруг, начинали сиять, и только унтер-офицеры нервничали, понимая, что именно им теперь придется тяжелее всего, удерживая в узде всю эту молодецкую удаль… А мне нужно будет проследить, чтобы они точно справились.

Размышляя о новых проблемах, я случайно наткнулся на парочку, которая и помогла их мне устроить. Гагарина и Шереметев сидели рядом с моим штабом, явно ожидая моего возвращения, но так увлеклись спором, что ничего вокруг не замечали.

— Я понимаю, что вы уважаете своего дядю и дело его жизни, Политехнический институт… — Шереметев старался сдерживаться. — Но, право слово, то, что там не могут объяснить студентам, в чем суть учебы, это никуда не годится!

— Не много ли вы на себя берете, Степан Сергеевич⁈ Дядю даже Витте поддержал за его стремление убрать цензуру из учебы!

— Да пусть убирает цензуру — как говорит господин полковник, флаг ему за это в… кхм, руки! Но почему его студенты вместо учебы ходят на митинги, стачки, тратят выделенное им государством за свой счет драгоценное время на то, чтобы указывать всем остальным, как им жить?

— И что плохого в том, что у молодых