и ремесленники поднесли ему хлеб с солью, иконы в окладах, позолоченные чаши и связки соболей. В город один за другим вступали отряды войска или сотни; перед каждой несли большое знамя, при котором били в два барабана; сотни шли в три ряда. Смотря по цвету знамени, ратники были одеты в кафтаны белые, синие, красные, зеленые и так далее. На первом знамени изображено было Успение Богородицы, на втором образ Нерукотворенного Спаса, потом Св. Георгия, Св. Димитрия, Михаила Архангела, двуглавый орел и так далее. Под каждым шел сотник с секирой в руке. Войско расположилось от Земляного вала до дворца по обе стороны дороги, по которой должен был проходить царь. В Кремле показались ведомые в поводу царские заводные лошади, в числе 24, с седлами, украшенными золотом и драгоценными каменьями, потом царские сани, обитые алым сукном, с покрывалами, расшитыми золотом, и кареты со стеклянными дверцами, с серебряными и золотыми украшениями. Появились толпы стрельцов, метлами расчищавшие снег перед царем. Алексей Михайлович шел пешком с открытой головой, в царском одеянии из алого бархата, обложенном по воротнику, подолу и обшлагам золотом и драгоценными каменьями, с обычными шнурами на груди. Рядом с ним шел патриарх Никон и разговаривал. Антиохийцы, смотревшие в окно своего подворья, видели, как, поравнявшись с Вознесенским монастырем, царь обернулся к наворотным (надвратным) иконам и положил на снегу три земных поклона, а затем поклонился ожидавшим тут игуменье с монахинями, которые поднесли ему икону Вознесения и черный хлеб таких размеров, что его держали двое. Царь прошел в Успенский собор, отслушал вечерню и только после того поднялся к себе во дворец.

Народ радовался возвращению государя; но сам он с печалью смотрел на опустошения, произведенные моровой язвой; а подходя к Спасской башне, пролил обильные слезы при виде ее разрушения. Она красовалась своими узорчатыми орнаментами, флюгерами и высеченными из камня фигурами, а главное, заключала в себе прекрасные боевые часы с колоколами; но во время рождественских праздников почему-то загорелись деревянные брусья внутри часов; пламя охватило всю башню, и верх ее обрушился; часы погибли.

Вскоре по прибытии царя, именно 12 февраля, состоялся торжественный прием патриарха Макария, сопровождавшийся со стороны последнего поднесением подарков. По московскому обычаю, предварительно были переписаны тщательно все эти подарки, состоявшие отчасти из священных предметов, отчасти из произведений Востока, каковы: иконы, частицы Крестного древа, Честный камень с Голгофы (обагренный кровью Спасителя), иерусалимские свечи, ладан, благовонное иерусалимское мыло, финики, пальмовая ветвь, алеппские фисташки, ангорская шерстяная материя, дорогие платки с золотом и прочее. Все это было разложено на многочисленных блюдах, покрытых шелковой материей, и принесено стрельцами в Золотую палату, где происходил прием. На этом приеме Макарию оказан был чрезвычайный почет: царь сошел с трона, поклонился патриарху до земли и потом принял от него благословение. Хотя при дворе было много разных переводчиков, но никто из них не знал родного Макарию языка, то есть арабского; а по-турецки его предупредили не говорить, ибо этот язык считался здесь нечистым. Поэтому антиохийский владыка принужден был объясняться на греческом языке, на котором он не говорил так бегло, как греческие духовные, приезжавшие в Москву; от царя не укрылось это обстоятельство, и он спросил о причине. Алексей Михайлович не только обласкал Макария, но и сказал, что ради свидания с ним и его благословения прибыл в Москву. После царского приема Макарий перешел из дворца в палаты патриарха Никона, который встретил его во всем величии своего сана, одетый в мантию из рытого, узорчатого бархата с красными бархатистыми скрижалями, на которых золотом и жемчугом был изображен херувим, и с белыми источниками, имевшими красную полоску посередине; на голове его был белый клобук с верхушкой в виде золотого купола, увенчанного крестом из жемчуга и драгоценных камней, и с жемчужным изображением херувима над глазами; а спускавшиеся вниз воскрылия клобука также блистали золотом и драгоценными каменьями; в руках был посох. Оба патриарха затем были приглашены к царскому обеду, который происходил в столовой избе. Патриархи сидели по левую руку царя, а далее за ними расположились бояре за другим столом. Это была неделя перед мясопустом; после молитвы обед начался хлебом с икрой. Кушанья подавались все рыбные, конечно, ради патриархов; а во время обеда один юный псаломщик стоял перед алтарем и, по монастырскому обычаю, громко читал житие св. Алексея, которого память праздновалась в этот день. (Именины грудного младенца, царевича Алексея Алексеевича.) Такое благочестие и смирение царя приезжий патриарх невольно сравнивал с обычаями господарей Молдавского и Валашского, у которых во время трапезы слышались песни, гремели барабаны и бубны, звучали трубы и флейты; сами они сидели на переднем месте, на высоких креслах, посадив патриарха ниже себя направо. Царь кушал мало, более был занят беседой с Никоном; а Макария часто потчевал яствами и напитками. После обеда царь встал и собственноручно раздавал серебряные кубки с вином всем присутствующим, начиная с патриархов; то была круговая чаша за его здоровье. В это время певчие пели многолетие, сначала царю, потом царице и царевичу, а затем обоим патриархам. Трапеза началась после полудня, а круговые чаши окончились около полуночи. После чего пелись обычные, на сей случай, молитвы. А между тем стрельцы, расставленные в Кремле, все еще стояли со своими знаменами на снегу при сильном морозе и ушли только тогда, когда патриарх Макарий проехал мимо них. Воротившиеся на свое подворье антиохийцы едва не умирали от усталости, стояния и холода. Они крайне удивлялись царю, который «оставался на ногах около четырех часов и с непокрытой головой, пока не роздал всем присутствующим четыре круговые чаши!». Но и этого было мало: едва гости расположились отдохнуть, как ударили в колокола, и царь с Никоном и боярами отправился в собор, где слушал вечерню и утреню, и вышел из него только на заре. «Какая твердость и какая выносливость! – восклицает Павел Алеппский. – Наши умы были поражены изумлением при виде таких порядков, от которых поседели бы и младенцы».

Затем антиохийскому патриарху пришлось принимать участие в обычном церковном торжестве, известном в Москве под именем «Действо Страшного Суда, или Второе пришествие», которое совершалось в воскресенье перед мясопустом (Масленицей). Оно началось в Успенском соборе; оттуда царь, оба патриарха, пребывавший в Москве сербский митрополит Гавриил и весь освященный собор с крестным ходом вышли на дворцовую площадку, усыпанную песком. В этом ходу видное место занимала большая великолепная икона Страшного Суда. Патриарх Никон стал на помосте, устланном коврами, а царь на троне, покрытом соболями. Главную часть богослужения составляло протяжное, нараспев, чтение патриархом