Все верно, Чжай-эр. Забота о них мешала мне думать о Боге, мешала мне с легким сердцем отправиться с тобой. Теперь здесь меня ничто не держит. Что ж, так, вероятно, даже лучше: меньше суеты.

Юньфэну казалось, будто его сердце обратилось в камень, будто он сам весь стал камнем — грубым, бесчувственным, холодным. Только Чжай-эр еще мог согреть его, вернуть к жизни. И они отправились в дальнюю-дальнюю страну. Путь на чудесном корабле оказался недолгим, и вскоре они пристали к берегу в родном городе Чжайдао. Но что это был за город? Небольшая крепостица с серыми каменными стенами…

В монастыре, куда сразу Чжайдао повел Юньфэна, келья его старца была кем-то занята и нужно было строить себе новую. Пока же их приютил какой-то маленький грязный монашек, от которого пахло тухлой рыбой. В его темной келье стоял тот же отвратительный запах, а спать приходилось на полу, подстелив какие-то драные тряпки. Тяжелая работа, грубая пища, грязь, блохи, долгие службы, на которых Юньфэн не понимал ни слова, а в довершение всего — ледяная снежная зима, пришедшая за слякотной стылой осенью. Чжай-эр, как мог, пытался скрасить это жуткое, нечеловеческое существование, но как он мог помочь? Юньфэн не видел ни капли радости в этом кромешном мраке. Кроме, конечно, Чжайдао — светлого, как день. Точно нищета и мерзость не касались его.

Как-то раз морозным солнечным утром они сидели на пороге кельи и пили стремительно остывающий отвар из листьев смородины и мяты.

— Чжай-эр, как ты выносишь этот ужас? — Юньфэн обхватил обеими ладонями еще теплую глиняную канопку и покачал ее, глядя, как плещется внутри зеленовато-охристая жидкость. — Неужели именно сюда ты так стремился вернуться?

— Это мой мир, я здесь вырос.

— Ты похож на лотос. «Теперь лишь лотос я люблю один — не пачкаясь, проходит он сквозь ил, омыт водой, не слишком ярок он, хоть стебель пуст — снаружи гладок, прям, и аромат разлился далеко, благоуханьем воздух напоив. Издалека любуемся мы им, нельзя с ним забавляться, не сломав…»[6]

— Да, я помню эти стихи. Кажется, это Чжоу Дуньи, верно?

— Все так…

— «А лотос точно благородный муж», да?

— «Кто любит лотос так, как я люблю?» — Ао Юньфэн улыбнулся краешком губ.

— Тебе так плохо здесь, Юньфэн-сюн… — вздохнул Нежата и погладил его по плечу. — Скажи, что я могу сделать для тебя?

Юньфэн покачал головой. Что мог сделать его маленький Чжай-эр с этой огромной темной тоской, ледяной и жгучей одновременно?

В конце зимы Юньфэн заболел. Он быстро угасал, и это даже радовало его. Чжайдао приходил и молча садился рядом.

— Ты мог бы сказать, что предупреждал меня, — сказал ему как-то Юньфэн.

— Юньфэн-сюн… — Нежата сжал его пальцы. — Прости меня.

— За что?

— Что не удержал тебя от этого безумства. Может быть, если бы ты не решился отправиться со мной, все было бы иначе?

— Какая теперь разница…

— Прости меня.

— Я ни в чем тебя не виню. Ты меня прости.

— Юньфэн-сюн… ах, Юньфэн-сюн…

Юньфэн опустил веки и провалился в темноту.

Когда он открыл глаза, было светло, пахло травой, щебетали птицы. Нежата сидел рядом и смотрел с беспокойством.

— Ты проспал полдня. Хотя господин Цуйчжу и велел не волноваться — ты ведь так мало спал в последние дни. Но мне все равно было тревожно. Ты плакал во сне. Что тебе снилось?

— Чжай-эр, где мы сейчас?

— Мы у господина Цуйчжу.

— Как мы здесь оказались?

— Вчера пришли, Юньфэн-сюн. Ты еще не очнулся ото сна?

— Неужели мне все приснилось? Что за зелье мне вчера дал господин Цуйчжу?

Юньфэн рассказал Нежате сон…

— Я понял, что мне не нужно никуда уезжать. Мое место здесь, а твое — там.

И они вернулись в столицу, где все было по-прежнему хорошо.

На прощанье Юньфэн подарил Нежате две картины. На одной была изображена река в горах Линьинь, в том самом месте, где они так любили отдыхать и пить чай. Еще Юньфэн написал там стихи, сочиненные ими в последний раз. На втором свитке Юньфэн нарисовал реку Сян, ту, на которой они когда-то встретились. Там он написал стихи Синь Цицзы:

Вот и отчалила лодка,

С тем, кого провожаю.

На гору поднимаюсь,

Обозреваю реку.

Нет ничего печальней

В этой жизни, пожалуй,

Чем провожать в дорогу

Близкого человека.

Лучше б не подниматься

И не смотреть, страдая,

Туда, где на горизонте

Солнце погаснет скоро.

Скрылся путник из виду,

Диких гусей лишь стая

К югу летит, как и прежде,

В эту осеннюю пору.

А Нежата достал пачку своих писем и, немного смущаясь, протянул Юньфэну:

— Когда я вспоминал, что мы расстанемся, я писал тебе письма. Может быть, ты прочтешь их… может, это тебя порадует.

— Чжай-эр! Это же сокровище, — Юньфэн прижал к груди кипу бумаг.

Вдруг в кабинет проскользнула Шаньхуа. Она обняла Нежату и тихо спросила:

— Шушу, ты больше никогда не вернешься? Ты ведь уезжаешь очень далеко?

— Да, Шань-эр, я уезжаю очень-очень далеко и никогда больше не вернусь. Но с тобой всегда остается Йесу Цзиду и Его Пречистая Мать. Не забывай, что у твоего отца есть книга про Них.

Потом заглянула Сюэлянь:

— Чжай-эр, так жаль с тобой расставаться! — сказала она. — Мне кажется, ты очень нам с Юньфэном помог, и я даже не знаю, как тебя отблагодарить.

— Не стоит благодарности, госпожа Сяхоу. Я ничего не сделал.

— Я бы хотела назвать нашего малыша в твою честь. Помнится, когда-то ты говорил, что твое имя значит «нежный»?

Нежата кивнул.

— Юньфэн-лан, давай назовем ребенка Вэньцунь.

Юньфэн приобнял жену за плечи:

— Чудесное имя для девочки. А если родится мальчик?

— Но ведь Чжайдао так назвали его родители?

…Нежата простился со всеми обитателями усадьбы господина чжунчэна. Саньюэ обнял его, не церемонясь, Пинъэр плакала навзрыд. Проводить его на берег реки Цяньтан собрались, кажется, все домочадцы господина Ао. Нежата почтительно попрощался со всеми, наклонился к Шаньхуа и тихо сказал ей:

— Помни, о чем я тебя просил.

Юньфэн стоял в стороне в смятении