Бэньи не понимал, почему все смеются. И смеются так издевательски. А что дурного в том, чтобы высморкаться?

Городское лето куда жарче деревенского, духота в городе стоит немилосердная. Вечерами Бэньи прохаживался по улицам, мимо шныряли студентки в самых низовных нарядах: короткие шортики, все ноги на виду. В тени у деревьев стояли бамбуковые лежанки, а на них, обмахиваясь веерами, дремали незнакомые женщины. От их подбородков, босых ног, от поросли под мышками, от округлостей, белевших в вырезах платьев, пахло, как от вареного мяса из котла. Бэньи маялся улочной болезнью: тело горело, дыхание то и дело сбивалось, голову сжимали тиски. Он измазал полбанки тигрового бальзама, но толку не было, сходил на гуаша – всю спину ему исскребли до багровых разводов, а голова по-прежнему горела, да еще и губы обсыпало лихорадкой. Засучив рукава, Бэньи сердито покружил по улицам, наконец вернулся в конюшню, наподдал ногой по фуражной корзине и заявил:

– Баста, ухожу!

Спустя несколько дней Бэньи выплеснул внутренний жар и вернулся в город – широко улыбаясь, угостил сослуживцев кукурузными лепешками из деревни. Он тогда водил ли-гэ-лан с одной вдовой из Чжанцзяфани: вдова была старше на двенадцать лет, толстая, как кадушка, настоящая мастерица по части гашения внутреннего жара.

От провинциальной управы до Чжанцзяфани было два дня пути, и Бэньи не мог бегать туда каждый раз, когда у него начиналась сухотка.

Он доложил командиру, что ему нездоровится, что у него улочная болезнь, что все его земляки, перебравшись в город, страдают от этой болезни и по-богатому им жить не судьба. Сказал, что хочет вернуться в горы, на свои два му[87] топких полей. Командир подумал, что ему просто не нравится служба в конюшне, и перевел его кладовщиком в отдел охраны общественного порядка. Сослуживцы говорили, что Бэньи совсем обнаглел: на второй день после перевода на новое место полез к жене начальника отдела. Высоко задрав зад, она оперлась о край кровати и исследовала разложенный на матрасе свитер. Бэньи развеселился и шлепнул бабенку по выдающемуся заду: «На что смотришь?»

Бабенка испугалась, покраснела и принялась костерить Бэньи последними словами:

– Ах ты, сукин сын, выродок вонючий! Ты что такое надумал?

– А чего ты сразу ругаешься? – Бэньи обратился за поддержкой к начальникову секретарю: – Ну и баба! Не рот, а помойка!

– А тебе кто разрешал руки распускать?

– Какие руки? Просто шлепнул ее по заду…

– Да как ты смеешь! Ни стыда ни совести!

– А что я такого сказал?

Разгорячившись, Бэньи перешел на мацяоское наречие и до судорог в языке доказывал свою правоту, но никто так и не понял, что он хочет сказать. А вредная бабенка забилась от него в самый угол, но Бэньи ясно слышал, как она отчеканила:

– Вахлак!

Начальник вызвал его на беседу. Бэньи не понимал, о чем им беседовать. Вот умора, и это, стало быть, «проступок»? И это – «непристойное поведение»? Он всего-навсего шлепнул бабенку по заднице, а они раздули на пустом месте черт знает что, вот в деревне можно кого хочешь шлепать, и ничего тебе за это не будет. Но Бэньи сдержался и с начальником спорить не стал.

Начальник потребовал, чтобы он выступил с самокритикой и определил идеологический корень своего проступка.

– Нет никакого корня, просто улочная болезнь. Как прихожу в город, начинаю сухоткой мучиться, башка болит, встаю утром разбитый, будто меня всю ночь колотили.

– Какая болезнь?

– Говорю же, улочная болезнь.

– Что еще за «улочная болезнь»?

Начальник был не из мацяосцев, про «улочную болезнь» ничего не знал и не поверил таким объяснениям. Но Бэньи все равно был счастлив, потому что наказание за шлепок оказалось как нельзя более удачным: его уволили со службы, и теперь он мог вернуться домой, каждый день пить свой имбирный чай с горохом и валяться в постели до позднего утра. Получив бумаги об увольнении, он радостно выругался, пошел в кабачок и умял там целую миску лапши со свининой, запивая это дело тремя лянами[88] вина.

Спустя много лет Бэньи оказался в уездном центре на каком-то собрании для кадровых работников и встретил там старого товарища Ху, с которым вместе служили в провинциальной управе. В свое время Ху был простым посыльным, а стал настоящим руководителем, на собрании говорил про «три ключевые задачи», «четыре основных пункта», «пять практических реализаций», Бэньи ни слова не понимал. Манеры почтенного Ху аккуратно стряхивать сигаретный пепел, приглаживать набок волосы, полоскать рот после еды, маленьким ножичком срезать кожуру с яблока казались Бэньи незнакомыми, удивительными и достойными восхищения. Он сидел в гостиничной комнате почтенного Ху и не знал, куда себя деть от неловкости, да еще “ланпочки” городские до того ярко горели, что глаз не поднять.

– Да, худо с тобой обошлись. Из-за такого пустяка уволили со службы. – Оглянувшись на прошлое с высоты прожитых лет, бывший сослуживец протянул ему очищенное яблоко.

– Ничего, ничего.

– Теперь поезд ушел, – вздохнул почтенный Ху, – на руководящую должность тебе культурного уровня не хватит, в армию уже поздно. Дети-то есть?

– Есть, мальчик и девочка.

– Хорошо, хорошо. Как урожай?

– Вашими заботами, не голодаем.

– Хорошо, хорошо. Отец с матерью живы?

– Перевелись в отряд товарища Янь-вана, коммуна Желтого источника[89].

– А ты шутить не разучился. Откуда жена родом?

– Местная, из Чанлэ. Бабенка хорошая, но с характером.

– Хорошо, с характером – это хорошо.

Бэньи не понимал, что значат все эти «хорошо», думал, почтенный Ху расспрашивает его о жизни, чтобы куда-нибудь устроить или еще чем помочь, но так ничего и не дождался. Правда, посидели все равно славно. Бэньи был рад, что старый товарищ его не забыл, не загордился, что дал ему талонов на десять цзиней зерна. Вспомнилась круглая бабенкина задница, которую он шлепнул много лет назад, и на короткий миг Бэньи снова перенесся в прекрасное прошлое. После закрытия собрания почтенный Ху уговаривал его остаться в городе еще на день, но Бэньи ни в какую не соглашался. Дескать, годы уже не те, улочная болезнь еще пуще разыгралась, пора возвращаться в деревню. Почтенный Ху хотел подвезти Бэньи на своем джипе, но тот замахал руками. Сказал, что не выносит запаха бензина, все заправочные станции обходит за версту, а на машине ехать совсем не может. Знакомый кадровый работник подтвердил, что Бэньи отказывается не из вежливости, что многие деревенские из окрестностей Мацяо не терпят запаха бензина и потому ходят всюду пешком. Чтобы улучшить жизнь народных масс, местное Управление автотранспортного хозяйства даже запустило маршрут из уездного центра до Лунцзявани, но за месяц этим