перестает быть чувством, превращаясь в совокупность рациональных волевых усилий. Когда любовь истрачена, сожжена дотла, выжата до последней капли, разбазарена и растоптана, на ее месте лежат лишь мертвые останки, полные горечи и ежедневной пытки. Это и есть «мучение». Любящему уготована награда: расплатившись любовью, взамен он получит хотя бы трогательные воспоминания. Но мучельцам не полагается награды, у них не остается вообще ничего, они доходят до последнего предела, они проигрываются дотла, шаг за шагом растрачивая последние намеки на любовь, последние напоминания о любви. И в конце концов общественное мнение отбирает у мучельца даже право на чистую совесть.

Яньцзао был мучельцем.

Наконец его бабка умерла. Яньу приехал на похороны и рыдал горше всех, он упал на колени у гроба и ни в какую не хотел подниматься. По сиянию его чистых слез каждый мог увидеть, как искренне он скорбит. А Яньцзао стоял рядом, будто истукан: взгляд пустой, лицо каменное, велят ему сесть – он садится, велят встать – он встает. Наверное, в хлопотах последних дней, пока он обмывал покойницу, переодевал ее в погребальную одежду, покупал гроб, у него попросту не осталось времени плакать, да и слез уже не осталось.

Из-за классовой принадлежности семьи Яньцзао проводить старую отравницу почти никто не явился, труппу с поминальными песнями и монахов с молениями тоже решили не приглашать. Похороны вышли сиротливые. Было несколько человек из родной деревни покойной и все свое возмущение они, разумеется, обрушили на Яньцзао, дескать, вот Яньу почтительный внук, все глаза себе выплакал от горя, не поленился на колени встать, а как Яньцзао себя ведет – это ни в какие ворота не лезет, да он и при жизни с бабушкой дурно обходился, бранились чуть не каждый день, а теперь ему хоть бы что, даже глаза не покраснели. Над собакой издохшей и то сильнее плачут. Каков подлец, да чтоб его громом разразило.

Слушал их пересуды Яньцзао по-прежнему молча.

△ Кра́сная де́вка

△ 红娘子

В горах водится много змей. Летними вечерами они выползают из травы понежиться на прохладных тропинках, извиваются пестрыми узорами, обжигают путников изумрудными взглядами, а их трепещущие жала вспыхивают, словно распустившиеся цветы. На самом деле в это время они не очень опасны. Как-то раз я возвращался домой поздно вечером, едва не падая от усталости, и вдруг наступил босой ногой на что-то мягкое, прохладное и внезапно зашевелившееся – не успев ничего сообразить, я в ужасе понесся оттуда огромными скачками, подкидывая ноги едва ли не выше головы. Я одним духом пробежал несколько чжанов, и только тогда в голове вспыхнуло слово: змея!

Набравшись храбрости, я осмотрел свои ноги, но укусов на них не было. Огляделся – и змея за мной не гналась.

Деревенские говорят, что в горах водятся «шахматки» – свернувшись, они напоминают узором шахматную доску. Встречаются и «веерëнки» (то есть кобры), которые набрасываются на жертву быстрее вихря, а заслышав их рычание, даже дикие кабаны каменеют от ужаса.

Еще в горах верят, что змеи падки до женщин. Поэтому ловцы змей мастерят специальных кукол: рисуют на деревянной дощечке женское лицо и красят его румянами, а лучше всего попросить жену плюнуть на дощечку, чтобы на кукле остался запах ее слюны. Ловцы кладут деревянную куклу у тропы или относят подальше в горы, а на другое утро находят на ней змею, лежащую без малейшего движения, словно ее опоили. Тогда ловцу остается только бросить змею в корзину. Еще говорят, если идешь ночью по горной тропе, надо взять с собой бамбуковую палку или бамбуковое лыко. Считается, что бамбук и змеи – любовники, и если у человека в руках бамбук, змея не решится на него напасть.

При встрече с ядовитой змеей у жителей гор есть еще одно средство – громко крикнуть: «Красная девка!» Говорят, услышав эти два слова, змея цепенеет, и человек может успеть сбежать. А почему нужно кричать именно эти два слова, а не другие, и что они значат, деревенские толком объяснить не могут.

Однажды Яньцзао забрел со своим опрыскивателем на северный склон хребта, там его укусила змея, и он с громким воем бросился бежать. Думал, пришла его пора помирать, но потом смотрит – нога не опухла и даже не болит, в теле нет ни озноба, ни судорог. Посидел немного, но смерть к нему не спешила, вода по-прежнему пилась, небо над головой синело, нос сморкался. Ничего не понимая, Яньцзао вернулся за опрыскивателем и остолбенел: щитомордник длиной в добрых три чи – тот самый, который только что его укусил, лежал мертвехонький на хлопковом поле.

Оказывается, Яньцзао сам сделался ядовитее любой змеи.

Любопытство погнало его на чайное поле, Яньцзао полез в траву под кустами, где всегда водилось много щитомордников. Он смотрел, как змеи кусают его в протянутые руки, а потом одна за другой начинают содрогаться, биться в корчах, кататься по земле, пока, наконец, не затихают.

Вечером он вернулся домой с целой связкой мертвых змей. Издалека деревенские не поняли, что это змеи, думали, он несет с поля охапку травы.

△ Сей

△ 渠

До сих пор я рассказывал про Яньцзао и остальных жителей Мацяо, используя местоимение «он». Но в Мацяо у этого слова есть еще и синоним – «сей». Разница между ними лишь в том, что «он» используется для обозначения тех, кто сейчас далеко, а «сей» – для тех, кто рядом, кого мы видим. Мацяосцы всегда потешаются над чужаками, которые обходятся одним местоимением «он», и не могут поверить, что в нормативном языке не существует разделения между «ними» и «сими».

В Мацяо есть даже прибаутки про «них» и «сих», например: «С ним барчонок, а с сим собачонок» – так говорят про людей, которые держатся с вами скромно и тихо, но моментально наглеют, стоит вам отвернуться. И хотя под «ним» и «сим» здесь понимается один и тот же человек, но по своей сути это два разных слова, которые ни в коем случае нельзя путать.

В старину слово «сей» тоже использовалось как местоимение. Например, в «Записях о Трех царствах»[84] читаем: «Зять приходил вчерашнего дня, сим и похищены [книги]». И в древних стихах слово «сей» встречается достаточно часто: «Отчего же вода в сем пруду столь чиста? Ибо родник ее день за днем пополняет»[85]. Или: «Буде комар устремит жало свое на железного быка, жалу сему не отыщется места…»[86] Однако из