Лампу заправляли соляркой или хлопковым маслом, подвешивали на длинный бамбуковый шест, и она коптела клубами черного дыма, разрывая густую темноту и принося нам свет, пока мы возделывали целину на хребте, собирали рис на заливных полях, проводили собрания и маршировали по деревенским улицам с демонстрациями. То были годы, когда светлого времени на все не хватало, и по ночам люди тоже должны были кипеть энтузиазмом. Жестянщики выпускали новые и новые партии «Красной зари» – спрос на нее был очень высокий. Ставя нам в пример революционную обстановку в какой-нибудь коммуне или продбригаде, начальство говорило: «Вы поглядите, как люди работают, у них одной “Красной зари” горит десять штук!»

Я прибыл в Мацяо в самый разгар «кампании верности». Чтобы выразить свою преданность вождю, каждый вечер мы собирались в доме Фуча – только там главная комната была достаточно просторной, чтобы вместить всех трудящихся нашей производственной бригады. Высоко наверху коптела «Красная заря», но набившаяся в комнату толпа оставалась черной и неразличимой. Заденешь кого-нибудь плечом и даже не знаешь, мужчина это или женщина. Все выстраивались перед портретом председателя Мао, начальство подавало команду, и трудящиеся массы вдруг разражались оглушительным ревом, цитируя по памяти полдесятка высочайших указаний, – впервые услышав такой хор, мы изрядно перепугались. Не думали, что мацяосцы наизусть помнят столько изречений, и невольно восхитились их подкованностью в революционной теории.

Скоро мы с облегчением поняли, что деревенские просто затвердили наизусть шесть цитат и каждый вечер повторяют одно и то же.

Сосланные пащенята учились в школе, получали аттестаты – скоро мы вызубрили еще больше изречений нашего вождя и могли без запинки выкрикивать их на вечерних сборищах, нанося тем самым жесточайший удар по нахальному самодовольству деревенских. Признав свое поражение, они стали вести себя скромнее – доставая папиросы, сначала предлагали закурить сосланным пащенятам, и заученные цитаты барабанили уже не так уверенно.

Когда хор смолкал, кто-нибудь из деревенского начальства – чаще всего это был Бэньи или дядюшка Ло – кратко отчитывался перед висевшим на стене председателем о полевых работах, а в конце робко добавлял: «Доброй ночи, почтенные твои лета».

Или говорил: «Сегодня снег выпал. Почтенные твои лета, не забудь поставить жаровню на ночь».

И председатель Мао на стене молча соглашался. На этом месте трудящиеся прятали руки поглубже в рукава и выходили за дверь, на свистящий холодный ветер.

На одном из таких собраний Чжаоцин прикорнул в углу и проспал время, когда все стали расходиться. Домочадцы Фуча тоже его не заметили, заперли двери и улеглись спать. А посреди ночи проснулись от громкого ора – это был Чжаоцин: сволочи! заморозить меня решили?

Фуча даже не знал, что на это отвечать, пришлось отговориться «Красной зарей»: масло выгорело, в потемках было ничего не разглядеть.

Можно себе представить, как понаторели в революционной теории мацяосцы, каждый вечер посещавшие такие собрания. Они постоянно обращались к высшим указаниям председателя Мао, правда, изречения, которые они цитировали, порой звучали довольно необычно: «Председатель Мао сказал, чай масличный нынче хорошо в рост пошел»; «Председатель Мао сказал, зерно надо беречь, но и варево каждый день хлебать – тоже не дело»; «Председатель Мао сказал, если помещичьи элементы станут темнить, мы их перевешаем, как собак»; «Председатель Мао сказал, Мелкий Чжао не соблюдает политику рождаемости, у него дома одно количество и никакого качества»; «Председатель Мао сказал, кто будет свиной навоз водой разводить, того мы найдем и зерном оштрафуем» и все в таком духе. Я так и не смог выяснить, из какого источника они черпали все эти высшие указания и кто первым пустил их в оборот. Но относились мацяосцы к таким изречениям очень серьезно и при каждом удобном случае вворачивали их в разговор.

В этом нет ничего необычного. После, изучая курс истории китайской литературы, я выяснил, что мацяосцы следовали примеру некоторых конфуцианских мужей. Мужи эти через слово «обращались к совершенномудрым», а на самом деле просто сочиняли какое-нибудь изречение и для пущей солидности приписывали его Конфуцию, Лао-цзы, Сюнь-цзы или Мэн-цзы. Ян Сюн[99], видный ученый ханьского времени, постоянно цитировал в своих трактатах Конфуция, но впоследствии выяснилось, что почти все цитаты он придумал.

△ Вес

△ 格

Слово «вес» в Мацяо часто употребляется в переносном значении, как синоним существительных «влияние» и «авторитет», однако рамки его использования несколько шире. Есть у человека вес или нет веса, обезвесился он или, наоборот, прибавил в весе, служит мацяосцам главным критерием, по которому они оценивают своих ближних.

Вес человека определяется его квалификацией, образованием, происхождением, репутацией, служебным положением, мужеством, талантами, благосостоянием, добродетелями или дурными делами, даже плодовитостью. Вес прямо соотносится с голосом: к весу человека всегда прилагается голос, а у человека с голосом почти наверняка имеется большой вес.

Котловый дядька Фуча по имени Минци (все деревенские звали его «дядюшка Минци») когда-то жил в Чанлэ и научился там стряпать отличные пампушки. Если в коммуне проходили большие собрания, Минци вызывали из деревни, чтобы он приготовил начальству пампушек, и это придавало ему большой вес. В такие периоды из «дядюшки Минци» он превращался в «батюшку Минци», и не только сам Минци гордился своей почетной миссией – вся деревня гордилась вместе с ним, и если в Мацяо приходил какой-нибудь инородец, знакомый с Минци или незнакомый, деревенские начинали через слово поминать в разговоре своего знаменитого односельчанина. А когда инородец терялся или не выражал достаточного интереса к подвигам Минци, местные сразу мрачнели и окатывали его презрением: ты что, даже батюшки Минци не знаешь? И если до этого хозяин собирался принять инородца как дорогого гостя и попотчевать пряженым чаем с имбирем, теперь из-за такого невежества и презрения к авторитетам инородец мог рассчитывать разве что на чашку холодного крашеного чая.

Накормив начальство своими пампушками, Минци любил, заложив руки за спину, пройтись по деревне, отпуская замечания, если ему что-то приходилось не по нраву. Даже самые отчаянные парни проникались некоторым трепетом к его пропахшей пампушками фигуре и стояли перед ним, опустив глаза долу. Однажды парень по имени Треух до того перепугался тихого внушения Минци, что бросил ловить вьюнов и побежал восвояси, подхватив ведро. Городские очень удивились: Треух не боялся ни бога, ни черта.

– Ты сегодня сам на себя не похож, – тихо заметил я ему.

– Так и быть, нынче он меня перевесил, а там посмотрим, кто кого, – мрачно пробормотал Треух, не желая смириться с поражением.

Тогда я стал замечать, что мацяосцы с весом и без веса живут очень по-разному.

Порожный сын дядюшки