митингования. Даже когда наш партсекретарь, заложив руки за спину, шагал в одиночестве по горной тропинке, его рот ни на секунду не закрывался, Бэньи сам задавал себе вопросы и сам же на них отвечал. «Интересно знать, а бобы здесь вырастут?» – «Какие, вязи их, бобы, тут земля такая сырая, что все гниет на корню!» – «А если глины подмешать?» – «А где ты эту глину возьмешь? Пока ее сюда натаскаешь, можно целый склон распахать да кукурузой засеять» – «Тверезое племя…»

Все это он говорил сам с собой. Бэньи мог всю дорогу не умолкать, до пены у рта спорить с самим собой и в один голос вести настоящие дебаты.

В деревне у него было прозвище «Большой Гонг»: куда приходил Бэньи, там становилось шумно и весело, как на празднике. И начальство многое спускало ему с рук. Однажды в коммуне устраивали какое-то собрание, Бэньи явился к началу, но первым делом как обычно заглянул на кухню проверить, что там готовят. Прикурил от печки, осмотрелся, но увидел только гору наструганной редьки в тазу, а больше ничего – во всей кухне ни одной мясной косточки. Бэньи помрачнел: «Это что за порядки? Что за отношение к крестьянам-беднякам и низшим слоям середняков?» Вне себя от злости он выскочил на улицу и, даже не заглянув в зал собраний, бросился прямиком на бойню снабженческого кооператива выяснять, осталась там свинина. Мясник сказал, что последний кусок только что продали. Бэньи схватил тесак и крикнул: загоняй свинью, будем колоть! Мясник ответил, что начальство не велит колоть больше одной свиньи в день, но Бэньи парировал: а если начальство пообещает харчи бесплатные раздавать, ты тоже поверишь?

– Вот это дело, и я от супчика свиного не откажусь! – заулыбался сидевший тут же Ваньюй.

– А ты чего здесь забыл? – вытаращился на него Бэньи.

– И правда, – заморгал Ваньюй, – чего я забыл?

Бэньи и так был сердит, а тут совсем рассвирепел, со всего маху грохнул тесаком по доске:

– Ты посмотри на себя – расселся как на празднике! А ну живо катись отсюда! Нынче же промотыжишь мне рапсовое поле на северном склоне, не то подниму народные массы, и мы так тебя раскритикуем, что мало не покажется!

При виде тесака Ваньюй мигом выскочил за дверь, но скоро его лоснящаяся голова робко замаячила в дверном проеме:

– Че-чего там надо… на северном склоне?

– Ты оглох? Промотыжить рапсовое поле!

– Понял, понял! Не сердись.

Лоснящаяся голова скрылась. Кое-как успокоившись, Бэньи сел сворачивать самокрутку и тут услышал позади какой-то скрип, обернулся – а это Ваньюй, кривится в пристыженной улыбке.

– Виноват, опять я недослышал… Чего там надо… промотыжить?

Должно быть, Ваньюй ничего уже не слышал от страха.

Бэньи проорал ему в ухо: «Рапсовое поле!», и Ваньюй наконец ушел.

Заслышав с заднего двора свиной визг, Бэньи немного повеселел. Он больше всего на свете любил колоть свиней и делал это мастерски. Свинья еще немного повизжала, и Бэньи с забрызганным грязью лицом и багровыми руками вышел на кухню перекурить. Свинью он забил красиво – с одного удара. Пока шло собрание, Бэньи все прохаживался по бойне, трепался с мясниками, потом позвал знакомых продавцов из кооператива, они расселись у пышущего жаром очага, наелись мяса, запили супом со свиной кровью – теперь все было как надо, Бэньи вытер жирные губы и сыто рыгнул.

За все это время на собрание он даже не заглянул, но критиковать нашего партсекретаря начальство не решалось. А когда раскрасневшийся Бэньи наконец уселся на свое место, его даже попросили подняться на трибуну и выступить с речью (из чего можно заключить, что голос у него был феноменально большой).

Бэньи поднялся на трибуну и сказал:

– Долго говорить не буду, обозначу только два момента.

Этот манифест предварял все его выступления. И не важно, сколько моментов на самом деле успевал обозначить Бэньи: два, три, четыре, пять или того больше, короткой выходила его речь или длинной и многословной, в начале он всегда предупреждал, что обозначит только два момента.

Он поднялся на трибуну и долго говорил, перекатывая на языке мясную отрыжку, а в конце свернул к подвигам бойцов добровольческой армии на Корейской войне, личным боевым примером доказывая, что постройку ирригационных сооружений, посев риса, организацию свинофермы, проведение политики контроля рождаемости и прочие задачи не просто можно осуществить, а непременно нужно осуществить. Американские танки при этом он всегда называл тракторами. Говорит: стояли мы на тридцать восьмой параллели, тут катятся на нас американские трактора – земля трясется! Другой бы от такого страха уже обделался, но герои добровольческой армии слабины не дают, подпустили мы американские трактора на сто чжанов – сидим, подпустили на пятьдесят чжанов – сидим, подпустили на тридцать чжанов – сидим, а когда эти самые трактора оказались прямо у нас перед носом, мы как жахнем артиллерией! И подорвали их все к такой-то матери!

На этом месте Бэньи с победным видом оглядывался по сторонам.

Однажды начальник Хэ решил его поправить:

– Не тракторы, а танки.

Бэньи заморгал:

– Не тракторы? Ну, я человек темный, проститутов не кончал.

Он хотел сказать, что не учился в институте, поэтому ему простительно не знать, чем отличаются танки от тракторов. Он даже постарался запомнить слово «танк», повторил его несколько раз, но на следующем собрании, когда речь зашла о том, как герои добровольческой армии подпустили американцев сначала на сто, потом на пятьдесят, потом на тридцать чжанов, Бэньи от волнения снова превратил танки в трактора.

Речевые ошибки нисколько не мешали потокам его красноречия. «От икоты еще никто не умер», «Большое бедствие кончается большим урожаем, малое бедствие – малым урожаем», «Каждый должен лепить идеологию, лепить прогресс, лепить мир!» – смысла в подобных изречениях было немного, но поскольку они исходили от Бэньи, люди подхватывали их и повторяли друг другу. Бэньи был немного глуховат. На одном из собраний в коммуне вместо: «Курс – основа основ, следуйте верным курсом, и остальное приложится» он услышал: «Курс – сосновый засов, следуйте верным курсом, и просяное отложится». Это была явная бессмыслица, но по милости Бэньи мацяосцы свято верили, что председатель Мао сказал именно так, и поднимали нас на смех, когда мы пытались их исправить: дескать, что вообще такое «основа основ» и куда «приложится» это самое «остальное»?

▲ «Кра́сная заря́»

▲ 满天红

С шестидесятых годов в Китае начался настоящий бум производства «Красной зари». «Красной зарей» называлась большая лампа в форме чайника с двумя длинными носиками, из которых торчало по фитилю толщиной с мизинец.