раскачиваться, пока не слились в его глазах в одну большую свечу и один язык пламени на ней. У него закружилась голова, что вынудило его присесть на край кушетки: все остальное шло своим чередом…

Прошло, наверное, не больше мгновения, как, смежив веки своих глаз от всепроникающего ладанного благоухания и утомленности ожидания чего-то под мерную гармонию библейских псалмов замечательного кантора, он оказался на Измайловском острове, вокруг которого ласково шумели уже убирающиеся в злато и медь леса погожего дня конца сентября, а старой и современной городской застройки и след простыл: поодаль чуть северо-восточнее виднелась колокольня с пятиглавым храмом Рождества Христова в Измайловской слободе, облепленным домами и избами мастерового люда и местных крестьян. Стало ясно, что он попал приблизительно в 1680 год, особенно когда перед ним во всей красе, гораздо позже описанной Владимиром Буниным, возник новый недавно возведенный храм Иоасафа Царевича Индийского, а на лужайке у него безмятежно паслись коровы, издавая ленивый рев, и сновали рослые пронзительно сероглазые мужчины в белом и синем облачении. «Брахманы и кшатрии, – подумал он, – надо же, эксперимент с тамплиерской большой фигурой удался». Но от этой мысли ему стало не по себе, ведь не всегда тяга к неведомому безобидна, ну а если она еще подкреплена желанием вневременного свидания… Он не успел выстроить в единый логический ряд поток своих тревожных размышлений, когда его окликнул на санскрите стройный седой брахман: «Господин, вам сюда»; указав своей атлетической правой рукой на роскошный шатер, раскинутый в десятке шагов от речки Виноградной на пологом спуске к ней от храма Иоасафа Царевича Индийского. Его взбодрило ощущение, что он опять, пусть и ненадолго, сможет понимать санскрит и разговаривать на этом языке богов. Два стражника из кшатриев молча пропустили к шатру, один из которых учтиво приоткрыл ему дверцу, ведущую вовнутрь временного, но просторного сооружения, стоявшего на прочных лиственничных сваях, выделявших смоляной запах. Он сразу же увидел ее в глубине шатра восседавшей на некоем подобии трона из индоарийской древности. Шатер источал различные невообразимые ему, человеку уже XXI столетия, благоухания. Она в нем занимала углубление, как бы образовывавшее ее приемную и кабинет, и немного напоминавшее алтари наших церквей. Заметив его, она приподнялась на своем троне, поманив знаком руки приблизиться к ней, заранее дав распоряжение одному из двух брахманов, находившихся при ней, в которых Андрей Никитин узнал ее соправителей и министров. Этот брахман исчез за натянутой полотняной перемычкой в другом помещении шатра. В тот миг шатровая челядь принялась обновлять масляные светильники, до сих пор тускло освещавшие походный дворец гиперборейской богини, и буквально через минуту он увидел ее всю ту же тридцатилетнюю – и мертвую, и живую, как на фотографии, сделанной астронавтами миссии «Аполлон-20», так и вальсировавшую с ним белый танец на презентации его ненаписанной книги в Центральном доме Российской Армии.

– Вижу ты постарел, мой друг. Впрочем, столько лет миновало, – обратилась она первой.

– Но ты все та же как в мои лучшие вешние годы, – несколько дерзко ответил он.

– В этом нет ничего удивительного. Ты же знаешь, что боги, гении, демоны и духи, в отличие от вас, людей, не стареют. Хотя после своей лунной катастрофы, в которой я погибла из-за того, что успешно внесла раскол в империю Рама Рагху или Рамы, я больше не меняла своего тела, а мое прежнее, оставленное там на Луне, до сих пор, как говорят, пребывает в сверхсекретном хранилище NASA, – она замолчала на чересчур затянувшееся мгновение из нескольких пауз, когда, казалось, все стало безмолвным, а затем продолжила. – Скажи мне, чем я обязана твоим нынешним посещением?

– Танец, Валуспатни! Ради нового танца с тобой я здесь.

– Ну, знаешь, а где же твоя книга, которую мы уже отметили, оповестив о ней аж в 1977 году, перенесшись в 1997? По сравнению со своим братом Рамом, я не великая любительница, чтобы оставлять после себя поэмы, повествования и летописи, но все же… Ты желал, насколько мне известно, увидеть воочию храм Иоасафа Царевича Индийского или по-нашему Бодхисатвы. Ты можешь им любоваться в течение десяти или от силы пятнадцати минут. Этого вполне достаточно, чтобы обойти его внутри и снаружи вдоль и поперек. Ну а черед белого танца со мной придет, когда ты напишешь книгу, может быть. Не обижайся, русский, что не принимаю твоего приглашения – сегодня мне нельзя перед своими подданными танцевать с тобой. Вишнудев! – властно окликнула Валуспатни своего брахмана, в самом начале удалившегося за шелковой перегородкой шатрового интерьера. – Готово ли питие в дорогу для нашего гостя? – она взяла принесенную брахманом чашу и поцеловала ее, затем передав напиток нашему герою и добавив. – Это все, что я могу сегодня для тебя сделать, друг мой. Надеюсь, ты оценишь мной запечатленный поцелуй.

Пока Андрей Никитин с трудом с поцелованного богиней края тянул из слюдяной чаши плотную темно-зеленого цвета сому, налитую Вишнудевом, совсем не похожую на тот грозовой напиток, откушанный им из рук Валуспатни на ущербе белой ночи 1969 года на беломорском берегу у Чапомы, Валуспатни прочитала ведическую мантру, завершающую ту, что когда-то произнес Рам Рагху, и посвященную богу Рудре-Шиве:

Ye te sahasramayutam paṣa mṛtyo martyaya hantave|

tan yajnasya mayaya sarvanava yajamahe|

Mṛtyave svaha mṛtyave svaha||

(Ты тот, кто как Смерть убивает тысячи, мириады смертных своим арканом. Мы все поклоняемся Тебе с абсолютной преданностью, ради нашего спасения выполняя жертвоприношение

Эта наша жертва Смерти, достигни Небес! Эта наша жертва Смерти, достигни Небес!)

– Что ж, нам пора, мой друг! – сказала Валуспатни, как только Никитин допил сому и передал чашу суровому Вишнудеву. – Надеюсь, еще встретимся, на земле ли или где-нибудь еще во Вселенной. – В сей миг писатель заметил на ее красивом младом лице запечатленный ужас смерти, знакомый ему по выразительной черно-белой фотографии, сделанной участниками лунной миссии «Аполлолн-20», и от которого его пробило холодным потом, когда невозможно контролировать свои эмоции.

– Стало быть, прощай, – выводя его из тревожного оцепенения, властно и зычно подытожила Валуспатни, – впрочем, у тебя еще есть немного времени, чтобы изучить ныне несуществующий в Москве храм Иоасафа или Бодхисатвы. Советую тебе поспешить, русский, если что, то меня не вини – сам опоздал. Мы возвращаемся в Арьяварту.

Он не успел проводить ее даже взглядом, поскольку, сказав последние слова, она молниеносно испарилась со своими двумя сановниками, а с наружной стороны шатра резко прекратилось коровье мычание. Он энергично вышел из шатра, удивившись, насколько быстро пропал след и