крупного рогатого скота, и ее благородных помощников, и не узнал пейзаж, окружающий остров, который находился уже посреди полноводного озера, когда берега большой земли едва просматривались. Вода все прибывала, и как бы предупреждая о беде, зазвонили колокола церкви Святого Иоасафа Царевича Индийского. Вот Измайловский остров уже в открытом море и вместо берегов на горизонте – стальная полоса бурливых осенних соленых вод. Мгновение – и морская волна сбивает и смывает роскошный шатер Валуспатни, единственный свидетель их встречи. Андрей Никитин устремляется к храму. Когда он переступил его порог, волны бились уже в десяти шагах от его южной стороны. Пройдя через безлюдную церковь с ярко горевшими паникадилами, он понял, что остров уже находится в огромном беспредельном океане, откуда нет, да вероятно и не будет пути домой на родной московский берег. «А как же книга? – спросил он мысленно себя и тут же ответил. – Слишком большие преграды отделяют ее от меня. Казавшееся бесконечным упущенное время не вернуть, да и повторить призвание Марселя Пруста с его романом «В поисках утраченного времени» невозможно: мои биологические часы начали обратный отсчет; но больше всего жаль упущенного второго белого танца с Валуспатни». На этой мысли он встал на колени у солеи и, внимательно взирая на иконостас, принялся истово молиться Иоасафу Царевичу Индийскому, Бодхиставе или Будде Шакьямуни, проповедовавшему христианство почти за пять столетий до воплощения Божественного Логоса и Сына Божия – Иисуса Христа.

Он проснулся на кушетке, некогда облюбованной за свои холостяцкие годы ныне профессором и семьянином Феликсом Рожнецким, ни капельки не изумившись тому, что одет, когда даже ремень на джинсах затянут, а коричневая рубашка в клетку застегнута на все пуговицы: «Не ударил в грязь лицом перед богиней», – сразу промелькнуло у него в сознании. Вот только другая его мысль оказалась далека от самонадеянности и бравурности первой: «Зачем я выпил сому, это тягучее и крепкое малопрозрачное питие, похожее на столетний абсент». Если грозовая сома, которой его напоил Рам Рагху, являлась легким небесным вином полярного дня Беломорья, когда владыка небесной сварги Индра насмерть пронзает Вритру, то напиток, испробованный им на встрече с Валуспатни, напоминал о хтоническом культе Гиперборее и оборотной стороне арийского бога Рудры-Шивы, несших аллюзии на смерть и разрушение. Да ведь и Валуспатни есть властительница Змея-Вритры, Валу или Куявы, а одна из легендарных балто-славянских земель так и называлась – Куявия, наряду со Славией и Артанией». «Значит, если первая сома составлена от источника жизни, то эта сома слагается от источника смерти. Дело в том, что необходимо сочетать между собой две оных сомы, смешивая в той или иной пропорции. Эх, почему мне не пришло это в голову раньше? Выпив второй сомы, да еще и с края, поцелованного Валуспатни, я полностью израсходовал силу, дарованную грозовым напитком Рама Рагху. Вот потому-то столь уверенно усомнилась Валуспатни в отношении моей книги. Но к чему я ей там, или, возможно, она меня отвоевала у Белой Дамы?», – с нотками безнадежности, но без страха завершил свое рассуждение о полуночном свидании за завесой времен Андрей Никитин.

Церковь Иоасафа Царевича Индийского в Измайловском дворце

Он резко встал, открыв на полную одну створку окна, выпустив из комнаты дух настоявшихся за ночь благовоний – снаружи в его кабинет ворвался деловитый птичий гомон, желавший, казалось бы, приглушить яркость свидания с верховной жрицей черного индоарийского культа. Остатки ведийского санскрита вышли из его головы при равномерном, но утомленном поскрипывании тамплиерской фигуры, все еще вертящейся противосолонь благодаря электромотору, и при мысли, насколько тот язык лаконичнее и короче русского в своих смысловых выражениях. Никитин тут же выключил тумблер электромотора: Magna Figura храмовников, сделав круг по инерции, застыла, отражая своим серебристым мерцанием мягкий свет ясного московского утра 25 июня. Проигрыватель стоял на автостопе, два раза отыграв с обеих сторон до корней волос и средоточия сердца проникновенные песни кантора Ласло Шандора. Он включил свою радиолу, подаренную ему на пятидесятилетие Феликсом – радио «Маяк» передавало ту же знаменитую «Песню о встречном» Дмитрия Шостаковича и Бориса Корнилова в исполнении Бориса Гребенщикова из альбома «Митьковские песни» (1996 год):

Горячее и бравое,

Бодрит меня.

Страна встаёт со славою

На встречу дня.

И с ней до победного края

Ты, молодость наша, пройдёшь,

Покуда не выйдет вторая

Навстречу тебе молодёжь.

«Когда-то и где-то это мы уже слышали, правда, в ином старорежимном советском исполнении, да и сколько лет миновало», – мысленно произнес он, взяв в правую руку тамплиерскую фигуру и став в нее вдумчиво вглядываться. Его оцепенение прервало пришедшее на мобильный телефон смс-сообщение, в котором Феликс просил его выступить сегодня в 18.00 на тему «Тайные общества в Советской России» перед сообществом выпускников исторического факультета МГУ в московском клубе-кафе «Комбат» на Маросейке, оплату гарантировал. Он быстро засобирался, приводя себя в порядок, ведь требовалось еще пробежать глазами по скрупулезно составляемой им из года в год фактуре по истории тайных обществ; и тут его снова посетила саднящая и ставшая уже горькой мысль о своей ненаписанной книге.

Семидесятилетний юбилей писателя, археолога и историка Андрея Никитина отметили довольно скромно в Московском отделении Союза писателей России и прямо в его день рождения – пятницу 19 августа 2005 года: на нем присутствовали, кроме друзей-писателей, представители Русского географического общества, исторического и филологического факультетов МГУ и РГГУ, Союза журналистов России, издательств и даже нерегулярных франкмасонских и парамасонских сообществ. Уже тогда чувствовалось, что юбиляр опечален, просто не подает вида.

По прошествии немногим более месяца, а именно 21 сентября, Андрей Никитин пригласил к 17.00 своего друга Феликса Рожнецкого в чайхану «Сармат» на Измайловском шоссе и неподалеку от расположенной на острове «Усадьбы Измайлово» с тем, чтобы отметить великий церковный праздник Рождества Пресвятой Богородицы и день победы русских войск на Куликовом поле. Феликс, нося солидный профессорский сан, как водится, опоздал по-джентельменски на пятнадцать минут, зайдя в кафе, когда его товарищ допивал уже вторую чашку ароматного апельсиново-лимонного ташкентского чая. При виде дородного бородатого профессора с медвежьими ухватками всем в этом скромном восточном кафе показалось мало места. Он взгромоздился за стол и тут же заказал себе «польский флаг» – две бутылки сухого вина: одна белого, другая красного – в такой последовательности. Если бы Андрей Никитин поддержал друга-шляхтича в питии вина, то заказ бы удвоился; однако он предпочел для «разгона» двести грамм кизлярского коньяка «Лезгинка». На закуску друзья взяли