В следующем семестре письма Фила, оставаясь такими же дружескими и приятными, стали уже менее регулярными. Он больше не упоминал о пьянках с Эдвардом, но, уверена, лишь потому, что знал – я этого не одобрю, а не потому, что гулянки прекратились. В очередные каникулы Фил заговорил о новой вечеринке в том доме, куда мы ходили на Рождество, и пояснил, что праздник тематический и одеваться надо в пасхальном ключе. Я дала себя убедить, забыв про здравый смысл. Фил решил идти в костюме пасхального цыпленка, который одолжил ему мой брат. Я отказалась переодеваться – и поступила мудро: Фил единственный оказался в шутовском наряде. Это его так разыграли мой братец и его клика. На вечеринке Фил всячески подыгрывал, изображая хлопанье крыльями и пища, как цыпленок; мне было за него невыносимо стыдно. Во время летнего семестра редкие письма Фила превратились в редкие записки – всего пара абзацев, где высказывалась надежда, что я успешно готовлюсь к экзаменам и успеваю радоваться солнышку. Лаконизм корреспонденции я списала на занятость Фила предстоящими выпускными экзаменами: в конце концов, мы по-прежнему были помолвлены и намеревались вместе уехать в Лондон, как только найдем там работу. В июле я предложила Филу и моей матери приехать в Ноттингем на церемонию вручения дипломов (брата я не пригласила). Фил написал, что очень сожалеет, но уже договорился снова поехать в Озерный край с Эдвардом и его компанией. Они разобьют лагерь в долине рядом с гостиницей и по Страйдинг-эдж заберутся на пик Хелвеллин. Фил объяснил, что это лебединая песня студенческого братства: когда мы переедем в Лондон, вряд ли он снова увидит друзей. Я пришла в ярость, но Фил остался непреклонен; подозреваю, что ответы ему чуть ли не диктовал Эдвард. Выбора у меня не оставалось, пришлось смириться. Фил был прав – как только мы уедем из Бирмингема, ему не придется больше контактировать с этими людьми.

У матери Фила не было моего телефона в Ноттингеме, поэтому я ни о чем не знала, пока не вернулась домой с дипломом. Никто не мог объяснить, как это произошло – день был сухой, солнечный, безветренный, видимость прекрасная. «Смерть в результате несчастного случая» – такой вердикт вынес коронер. По обрывкам информации, вытянутым из приятелей Эдварда, и предоставленным мне официальным сведениям я сложила собственную картину. Группа молодых людей – шесть человек, считая моего брата и жениха – вышла из палаточного лагеря в девять утра в состоянии оглушительного похмелья. Во время восхождения по гребню горы они делали многочисленные привалы – сфотографировать виды, набросать пейзажи и отдышаться после крутых участков. За исключением Фила, все сочли подъем трудным (эти люди не были поборниками здорового образа жизни). Когда солнце поднялось выше, они сняли куртки и надели темные очки. Ни у одного не было полагающегося снаряжения: они вышли в джинсах, кроссовках и с парусиновыми сумками вместо походных брюк, туристических ботинок и рюкзаков. Однако погода им благоприятствовала. Фил несколько раз уходил вперед группы и кричал остальным с очередного уступа, что они почти у вершины. Вскарабкавшись, горе-туристы увидели впереди другую, более высокую гору. Становилось жарко, и бесконечные шутки Фила начали всех раздражать. К полудню Хелвеллин еще не был покорен, однако все решили остановиться и съесть взятый с собой ланч, который у них хватило ума заказать в гостинице накануне (трапеза состояла из батончиков «Марс» и лежалых чипсов с сыром и луком, запитых кока-колой). После ланча Фил куда-то убрел, повесив на шею бинокль и фотоаппарат. Оставшиеся пятеро участников похода, соорудив подушки из сумок и курток, улеглись загорать. Около часа дня они, полностью отдохнув, решили продолжать поход. Фил еще не вернулся, и все решили, что он увлекся фотографированием или залюбовался пейзажем. Подождали несколько минут и, когда он не появился, начали его звать. Один из группы, некий Йен, вскарабкался на выступавшую гранитную платформу оглядеться. Осторожно выглянув за край, он увидел Фила, неподвижно лежащего на крутой осыпи в сотнях футов внизу. Все происходило еще до эры мобильных телефонов, поэтому сразу вызвать помощь не представлялось возможным. Охваченная паникой группа разделилась. Эдвард и Йен решили спуститься к Филу, а трое остальных поспешили в долину, чтобы связаться с горноспасательной службой. Мой бестолковый брат с дружком до Фила так и не добрались, окончательно заблудившись, и вертолет спасателей, забрав тело, вынужден был вернуться искать и выручать эту жалкую парочку. Реакцией моей матери – после того, как она платочком вытерла глаза и посетовала, какая это трагедия для Фила и его мамы, – стало начать переживать по поводу психологической травмы, каковую случившееся нанесет Эдварду. Мои врожденные ресурсы самодисциплины и сила воли помогли мне справиться с ситуацией, хотя я много дней не испытывала желания выходить из своей комнаты. Полагаю, мне требовался отдых после напряженной подготовки к выпускным экзаменам… Похороны были не просто скромными, а очень скромными: присутствовали только мать Фила, прикованная к инвалидному креслу, бросивший семью отец Фила, который не видел сына больше десяти лет, пара представителей университета и люди, с которыми Фил был в горах. Эдвард пришел в церковь, когда панихида уже началась, и свалил сразу после окончания. Поминки проходили в тесной гостиной в доме матери Фила. Пьяным шепотом Йен признался мне, что на привале Эдвард скатал пару косячков, которые по очереди курила вся компания. Фил к анаше не привык… Бедный невинный наивный парень! Я не говорю, что Эдвард намеренно его убил, но он заманил моего жениха в свою компанию, чтобы досадить мне, приобщил к стилю жизни, который не годился для Фила и был ему чужд, и подсунул наркотик, который повлиял на состояние психики. Видите, что за человек мой братец? Сразу после похорон я собрала вещи и уехала в Лондон. Когда я вернулась на коронерское расследование, мне удалось застать Эдварда в одном из его любимых пабов. Неудивительно, что наш разговор закончился скандалом: мой брат отказался принять ответственность за обстоятельства, приведшие к гибели Фила, назвал меня злобным параноиком и заявил, что я пытаюсь перевести стрелки с себя самой. Я крикнула Эдварду, что он все равно что подкрался к Филу сзади и толкнул в спину, а Эдвард ответил, что парень, наверное, сам бросился со скалы, лишь бы не жениться на мне. Дома я застала мою мать обеспокоенной.

– Я слышала, что произошло в пабе, – сказала она мне. – Впредь я прошу тебя не говорить обидные вещи своему брату, Сьюзен. Ты же знаешь, он чувствительная натура, весь в отца. Я не хочу, чтобы он сбился с пути. Он не такой железный, как ты.

В следующий раз я наведалась домой лишь много месяцев спустя.

– Нет, я же тебе говорила – совсем не помню, – ответила я, протыкая вилкой желток.

– Ну а я тебя не забыл. Все эти годы Эд рассказывал, чем ты занимаешься, но я даже не надеялся, что когда-нибудь встречу тебя снова. Забавно, как жизнь повернулась.

– В самом деле, очень удачно, что мы возобновили знакомство, иначе я бы целое состояние потратила на склад для мебели.

– Ну можно, наверное, и так на это взглянуть.

– А тебе удается делать ремонт? Мебель моей матери не мешает?

– Да нет, все хорошо. Я уже установил новую кухню, обновил ванную, в комнатах тоже работа кипит. Когда вернусь, прошкурю полы. Я благодарен Эду за гостеприимство, но каждому человеку нужен свой угол. Теперь я его редко вижу, все тружусь на ниве ремонта.