– Детка, ты слишком доверяешь людям. Ты не знаешь, как мыслят парни…

– Почему ты не можешь довериться мне? – рычу я.

– Я не тебе не верю, я им не верю.

– Это чушь, – говорю я.

Я хочу выйти из машины, но ты хватаешь меня и грубо прижимаешь к себе. Я отталкиваюсь, мои ладони на твоей груди, но твоя хватка крепчает, оставляет синяки.

– Гэвин, прекрати…

Ты целуешь меня так страстно, что наши зубы сталкиваются, и ты заставляешь меня открыть рот, и я чувствую твой вкус: корица и сигареты. Я пытаюсь оттолкнуть тебя, но ты держишь меня сильнее, и почему-то я целую тебя в ответ, мои ладони на твоих щеках. Ты вздыхаешь, твоя хватка ослабляется. «Я люблю тебя, люблю тебя», – говоришь ты, когда мы делаем передышку, чтобы глотнуть воздуха, и я не знаю, чьи слезы на твоих щеках, потому что мы оба начинаем всхлипывать, и я забираюсь на тебя, потому что мне нужно быть рядом, нужно помнить, что у нас есть, и это – ты внутри меня, часть меня – единственное, что имеет смысл.

В том, что происходит, совсем нет нежности. Это как наказание, и все так быстро, и от этого так хорошо. Ты прожигаешь меня, как огонь, уничтожающий все на своем пути. Когда все кончено, мы оба в поту, и все мое тело болит и покрыто синяками.

– Так вот каков примирительный секс, – бормочешь ты мне в щеку. – Может, нам стоит больше ссориться.

Я прижимаю свой лоб к твоему.

– Ненавижу ссориться.

– Знаю. Я тоже. – Ты вздыхаешь. – Вся эта ерунда с колледжем и старшей школой сложнее, чем я думал. Меня просто убивает, что я не с тобой в школе. Кажется, что я не часть твоей жизни, и это сводит с ума.

– Ты самая большая, самая важная часть моей жизни, – говорю я.

– Клянешься?

Киваю:

– Клянусь.

Ты проводишь руками по моим волосам, играешь с локонами.

– Прости. За все.

– Ладно. – Я соскальзываю с тебя назад на пассажирское сиденье в поисках своего белья. – Мне нужно домой. Мама разозлится, что я так опоздала. – Хватаю сумку и открываю дверь.

– Грейс?

– Да?

– Никто в мире не любит тебя так, как я. Ты же это знаешь, да?

Я киваю, целую тебя еще раз и выбираюсь из машины. Не знаю, что сейчас произошло. Меня трясет, я в замешательстве и мне страшно. Я знаю, что раньше чувствовала себя в безопасности рядом с тобой – и больше не чувствую.

Каждый год мы с Нат и Лис на Рождество остаемся на ночь в доме Нат, где обмениваемся подарками, смотрим «Реальную любовь» и едим сладости. В этом году мы покупаем друг другу книги, даже если Лис читает только для школы (мы проголосовали, и большинство победило). Мы с Нат веселились, выбирая ей подарок.

Мы купили ей жаркий роман («Пламя и цветок» – классический исторический роман) и книгу с картинками («Я хочу назад свою шляпу»), потому что она любит все мрачное, а когда она читала эту книгу Сэму, то конец рассмешил ее до слез.

Лис дарит мне «Камасутру».

– Извращенка, – говорю я, смеясь и замахиваясь на нее книгой.

Нат дарит мне красивое издание «Листьев травы», потому что она знает, как сильно я люблю Уолта Уитмена.

Она же получает «Аню из зеленых мезонинов» от меня и «Пятьдесят оттенков серого» от Лис. Нат, конечно же, в шоке.

– Ты покупала наши книги в обычном книжном? То есть тебе нужно было их кому-то дать в руки? – спрашиваю я.

Лис ухмыляется:

– О да.

Вскоре она уже изгибается всеми способами, пока я вслух читаю ей указания из «Камасутры», словно это неприличный «Твистер».

– О-о-о, – говорю я, – эта поза называется «Цветок лотоса». Сядь задом наперед на своего партнера и обхвати его талию ногами…

Нат закрывает уши и начинает петь «Великий старый флаг». К этому моменту я уже катаюсь по полу, а слезы текут по щекам, пока Лис исполняет акробатический номер. Она вскрикивает, упав, и смеется так сильно, что ее лицо становится ярко-красным. Лис так красиво смеется, у нее словно детский грудной смех. Он исходит из глубины, как из бездонного колодца.

Мы едим пиццу и выпиваем слишком много «Пепси». Мы красим ногти в ярко-красный и набрасываемся на дюжину печенек, которые я стащила из «Медового горшочка», и я чуть не описалась от смеха, когда Лис притворяется, что делает минет карамельной тросточке.

Становится поздно, пришло время для признаний. Я вздыхаю и рассказываю о том, как ты назвал меня шлюхой и сукой и как следил за мной на работе.

– Что. За. Черт. – Лис таращится на меня. Необычно видеть кого-то с такой яростью на лице и при этом во фланелевой пижаме с радугами.

– Он действительно сказал это? – спрашивает Нат.

Я киваю:

– Он не имел это в виду, но…

– Это совсем не оправдание, – говорит Лис. – Серьезно, я бы пошла и отрубила ему член прямо сейчас.

– Эм. Не надо, – говорю я.

Нат наклоняется вперед:

– Это серьезно, Грейс. Вот именно так мой папа вел себя с мамой перед тем, как она бросила его. И после оскорблений начались побои.

– Гэвин никогда меня не ударит!

Я говорю себе, что синяки на руках после той ночи в твоей машине – случайность, что ты не хотел держать меня так крепко. Ты просто не хотел меня отпускать.

– Да, моя мама тоже так говорила.

– И не думай, что мы забыли, как он тогда сошел с ума в боулинг-клубе, – добавляет Лис.

– Или как ты пропустила вечеринку труппы, чтобы быть с ним, – продолжает Нат.

– Ладно, это уже в прошлом. Я же сказала вам, он знает, что налажал, – говорю я. – Он бы не был таким, если бы Саммер не…

Нат поднимает руку:

– Стой-ка. Не важно, что произошло между ним и Саммер. Даже если она и правда ему изменяла, это не значит, что он может обращаться с тобой так, словно ты – это она.

Я знаю, что они правы. Думаю, я им это все рассказала, потому что часть меня все это знала, но ей нужно было услышать подтверждение со стороны.

– Я не знаю, что делать, – признаюсь я.

– Сделай то, что посоветовал Мэтт, – порви с этим придурком, – говорит Лис.

Я качаю головой:

– Он не специально. – Они просто смотрят на меня. – Я люблю его. Очень сильно.

Ты – красивый, сексуальный, талантливый и ужасно сумасшедший парень. Мой загадочный, долбанутый бог рока. Я не могу тебя бросить. И не брошу.

– Грейс. Он назвал тебя шлюхой, – говорит Нат. – Я понимаю, что ты любишь его. Правда. Он замечательный человек. Но его ревность, эта слежка за тобой… Это пугает.