– Теперь между нами все хорошо? – спрашиваешь ты, в твоих глазах мольба.

– Да, все хорошо. – Я наклоняю твою шляпу назад, чтобы лучше видеть твои глаза. – Почему ты вообще сюда приехал?

– Я знаю, что у тебя девичник и все такое, но я надеялся, что смогу украсть тебя на пару часиков. Я верну тебя, обещаю.

– Гэв… Я не брошу их. Нам нужно сделать очень важные девчачьи дела.

Ты одаряешь меня сексуальной полуулыбкой:

– Ты уверена? Моих родителей нет дома, а в доме есть омела… Я даже написал тебе сексуальную рождественскую песню.

Я наклоняюсь вперед и целую тебя в нос:

– Не соблазняй меня, злодей.

Твоя хватка становится крепче, и искра в твоих глазах исчезает:

– Грейс, я едва видел тебя на этой неделе. Это только на пару часов. Ты видишь их каждый день в школе – я уверен, они поймут.

– Я уверена, они не поймут. Я люблю тебя, но мне нужно вернуться к ним, и не в последнюю очередь потому, что здесь так холодно, что яйца синеют.

– Ты только что сказала «яйца синеют»?

– Да.

Ты качаешь головой и мягко смеешься:

– Какой у тебя грязный язык.

Меня наполняет облегчение: этот смех означает, что мы не начнем ссориться.

Уголки моих губ поднимаются:

– Думаю, ты точно знаешь, насколько у меня грязный язык.

За спиной раздается скрежещущий звук, и я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда Нат шепчет-кричит из своей спальни.

– Время вышло! – говорит она.

Ты показываешь ей средний палец.

Я хлопаю тебя по руке:

– Гэвин!

А Натали – добрая, чистая, чопорная Натали – возвращает жест.

Тогда, словно чтобы доказать ей, что ты победил, ты притягиваешь меня к себе, но вместо страстного поцелуя нежно целуешь уголок губ, кончик носа и мои трепещущие веки. Ты шепчешь отрывки из «All I Want for Christmas is You». А потом забираешь свою куртку и отпускаешь меня, и я отшатываюсь, снова пьяная тобой. Уличный фонарь проливает на тебя золотую пыль, и ты со своей шляпой из фильмов нуар и кожаной курткой похож на мальчика, готового на что-то сладкое, но порочное.

– С этих пор твои выходные принадлежат мне, кроме исключительных ситуаций, – говоришь ты. – И не выключай звук на телефоне.

– Не приказывай мне, Гэвин Эндрю Дэвис.

Уголки твоих губ поднимаются:

– Люблю тебя, Грейс Мари Картер. – Я поворачиваюсь, но успеваю сделать только один шаг, как ты хватаешь меня за руку. – Позвони мне перед сном.

Когда я возвращаюсь, Нат и Лис сидят со скрещенными ногами, словно два Будды, в ожидании меня.

– Чего он хотел? – спрашивает Лис.

– Чтобы я бросила вас и уехала с ним на пару часов.

– И ты сказала «нет», – спрашивает Нат. – Правда?

– Конечно же. Что я за друг, по-вашему? – Я хватаю пирожное с арахисовым маслом в виде дерева из нашей горы сладостей. – Вы говорили за моей спиной, пока меня не было?

– Еще бы, – отвечает Лис.

– Я не могу поверить, что ты не подала документы в Университет Нью-Йорка, – говорит Нат. Она тянется за плюшевым медвежонком на кровати и обнимает его.

– Я люблю его. Мы практически помолвлены, – говорю я. – Не хочу быть на другом краю страны четыре года.

– Ты забыла ту часть, где он назвал тебя шлюхой? Ах, и сукой тоже, если я все помню правильно, – говорит Нат, поджимая губы.

– Он сожалеет. Обо всем. Клянусь.

– Это ты говорила и в прошлый раз, – тихо говорит Лис.

– Мне жаль это сообщать, но он потерял одобрение твоих лучших друзей, – говорит Нат.

– Пожалуйста, не надо ненавидеть моего парня. Это будет ужасно, если вы не будете ладить.

Лис обнимает меня за плечи.

– Тогда бы ему лучше не давать нам повод.

Я и не знаю, насколько все плохо между моей мамой и Великаном, до начала февраля. Происходит какая-то хрень, но я лишь вижу намеки, словно наблюдаю за их отношениями через щели в деревянном заборе.

Я редко застаю их в одной и той же комнате, и чаще всего по вечерам он приходит с работы поздно и огрызается.

«Клянусь богом, Джин, пристань ко мне с починкой машины еще раз…»

«Отлично, уходи. Посмотрим, как ты выживешь в настоящем мире».

«Может, пришло время твоей жирной заднице найти работу».

Однажды ночью я отбрасываю книгу по истории в отвращении и иду в гостиную.

– Не разговаривай с ней так, – говорю я дрожащим голосом.

Я не могу смотреть, как он стачивает маму, пока она не становится лишь «тихой и услужливой женой».

Великан разворачивается, напиток в его руке переливается через край. Лампа у дивана отбрасывает его тень на стену у камина. Он нависает над нами. Нюх-нюх-нюх.

– Заткнись на хрен, Грейс.

Я бросаю взгляд на маму, но она отводит глаза и смотрит на фотографию на камине, игнорируя меня. На фотографии мы с мамой и Бет прыгаем на батуте, рты широко раскрыты от смеха. Денек до встречи с Великаном.

– Мама… – говорю я. Она смотрит на меня и качает головой.

Сэм начинает плакать, и я беру его на руки, прижимаю к себе. Я отношу его в свою комнату, подальше от ссоры.

Кажется, что каждый вечер раздаются крики за закрытыми дверями, звуки разбитого стекла. Уже дважды я видела, как мама перебирает кухонные шкафы посреди ночи. На прошлой неделе это был гараж: она там все переложила, начала в среду в полночь, когда пыталась найти свой набор для шитья. Она больше не встает рано по утрам – иногда она все еще лежит в постели, когда я возвращаюсь из школы. Вот она улыбается, уголки рта туго натянуты на лице («Рой купил мне цветы, разве это не мило?»). Но под ее глазами темные круги, и она двигается по дому как старуха («Я просто устала, вот и все»).

Сейчас полдень субботы, и мне надо на работу, но я не могу оставить брата одного. Мама уже провела в ванной больше часа.

– Мама?

Я тихо стучу в дверь ванной. Ничего.

Я снова стучу, в этот раз громче.

– Мама? Мне нужно идти.

Я прижимаю ухо к двери. Душ все еще работает.

Я приоткрываю дверь.

– Мама?

Я вижу ее размытый силуэт за матовым стеклом двери душевой.

– Ма-ам, – теперь я раздражена, – мне нужно на работу. Я уже накормила Сэма обедом и…

А потом я слышу поверх звука воды ее плач. Не раздумывая, я распахиваю дверь душевой кабинки, вспоминая тебя, бритвы и кровь. Мама сидит на плитках пола, сжавшись в углу, колени подтянуты к груди, длинные волосы прилипли к голове. Она поднимает взгляд, ее лицо искажено гримасой, глаза красные.