— Тебе нужно было в нянюшки идти, раз так титькой кормить любишь. Я был куда моложе этого пустомели, когда Грисби преклонил колено и взмолился о милости…

— Нашел, чем гордиться… Ты бы еще Аллерию с собой захватил. Вместе с герцогиней. Чтобы барон уж точно помер со смеху. Ну, какой из него северянин? Он же ростом-то метр с кепкой!

— Только женщин в моем полку не хватало…

Брезгливая реакция на упоминание рыцарши заставила в очередной раз засомневаться в ориентации князя. Ну не просто же так он бороденку лелеет? Впрочем, у них на северах за голубизну сразу на пику сажают… И отнюдь не кожаную.

— Ума не приложу, и как только у тебя язык за дерзость до сих пор не вырвали? Ты же так и выпрашиваешь! — нервно поелозив на земле, метросексуал вынул из-под плаща флягу. — Получив отказ, твой оруженосец отправился бы с челобитной к «Куролюбу». И даже получив отказ от него, малец бы не унялся. Ты должен быть благодарен, что я позволил ему ступать рядом с настоящими ратниками, а не конелюбами или свинопасами из ополчения.

Ну, среди ветеранов шансов у пацана выжить, конечно, побольше. Тем более, что я совершенно точно отправлю его со вторым отрядом. И хрен он чего возразит — рожей не вышел. Можно было бы, конечно, попробовать оставить здесь, но он же бойкий говнюк. Энергичный. Обязательно следом пойдет. А к дереву привязывать — слишком холодно, замерзнет. Да и веревку жалко…

— А вот любопытно… — качественно отделанная фляга ткнулась в мое плечо. — Тебе самому, сколько годков было в твой первый раз? В твою первую сечу?

— Понятия не имею. — совершенно честно признался я, пробуя угощение.

Можжевеловая настойка приятно обожгла горло, отвлекая от невеселых мыслей.

— Готов побиться о заклад, что не старше моего. Шестнадцатое лето на губах, а я уже ворота в отцовском зерцале штурмую… — невесело усмехнулся северянин, принимая флягу обратно. — «Конеруба» испробовать все стремился. Подарок же, на совершеннолетие.

Понятно. Солдат кошмарить перестал — переключился на меня. На ля-ля пробило. Тоже нервничает, поганец… Собственно, а чему я удивляюсь? Ему всего-то двадцать с хвостиком, а такая ответственность. Ясень пень, волнуется. Да и я волнуюсь, чего уж притворяться…

— И как же так вышло? Что ты в шестнадцать лет ворота башкой проламывал? — нехотя поддержал я разговор.

— Как-как… Братья-то уже не один десяток рыцарей порубили, а я только-только щетиной покрылся… Я ведь знал, что гонцы от отца уже скачут. Что перемирие вот-вот наступит. А ни в одной сече так и не побывал. — он сделал перерыв на флягу. — И тут, головку простуженную осенило, — у меня же тысяча ратников, а от моста до Грисби рукой подать! Мыж с самого «Усмирения» южнее рва не бывали, а тут такая удача! Как же можно упустить? Первый Рорик за сто лет, что южный город взял! Звучит, а?

— И только за этим ты и поперся?

— Полетел! Двух дней не прошло, а мы уж под стенами встали! Аарон, драть его в бороду, даже припасы с замка не забрал, так с одной гвардией за воротами и укрылся. Но… Но и только. «Мантикора», будь она не ладна, треснула с первого же чиха. Слишком уж спешил, слишком мастеровых тормошил. Из-за тряски на марше заклепки посбивались, а проверить не дозволил. На авось уповал… И остались мы, как бакланчики набивные, кроликов на кострах поджаривать да дули гарнизону скручивать. Уходить надо, а я… Обида, понимаешь? Досада. Ведь другого шанса уже не случится — перемирие вот-вот наступит.

— И поэтому ты на штурм пошел.

Князь лишь кивнул и крепко приложился к выпивке.

— Дурак я был, не знал ничегошеньки… Сотники вразумляли, а я все на своем стоял. А как увидал, сколько на стенах да воротах полегло… Ведь поначалу радовался! Возгордился, как ловко я того конелюба на титане разрубил! Кровь с клинка сойти не успела, а мыслями я уж в чертоге, перед братками бахвалюсь! А как обернулся назад… И осенило меня, почему сотники от штурма отговаривали. Понял, что значит «кровью умоемся». В побасенках за кружкой о таком не вспоминают.

— Ну и?

— Ну и почему он сдаться не мог? Видел же, сколько нас! Уж половина рати осталась, но их же и того меньше было! А Куролюб уперся! В тупике забаррикадировался! Лучники у него еще, падлюки, меткие… А что мне оставалось? Снова людишек на убой гнать?! Нет уж! Ратники по счету, зато огня без счету…

Так понимаю, тупик, где забаррикадировался Грисби во время штурма — старый район. Злачное место с шалашами, хибарками и полуразваленным клоповником. Полагаю, до появления северян этот райончик был куда гламурнее…

— Я же не знал, что там столько мамашек с детишками! Почем мне было знать, что полгорода в тупике укрылось?! Что они настолько нас бояться, что от гвардейцев ни на шаг не отходят?! Как утята, чтоб их!

Откуда, откуда… И правда, откуда младшему сыну Великого князя знать, что простые люди до усрачки боятся огромных бородачей, что выламывают ворота?

— Улицы узкие, дома выстроены плотно. Засуха еще… Полыхнуло люто. Никогда не забуду, — вонь, визги, и этот… Хруст. До корки запеклась, веришь? Сама махонькая, мельче твоей герцогиньки! Я похоронить велел, — ее к могиле тащат, а она хрустит! На каждом шагу! Как шкварка какая! Как кабан на вертеле… Два дня пожар не унимался. Уж сколь я о дожде мечтал, сколько к предкам взывал…

Князь все продолжал свою сумбурную исповедь. О том, как он все же выкурил Аарона из укрытий, как оттеснил его войска с узких улиц к площади, как окружил и поставил перед выбором — капитуляция или разорение всего города. Уже начав резню, он не видел иного выбора, кроме как идти до конца.

Но я уже особо не вслушивался. В моих мыслях исполинская тварь снова пробовала воздух раздвоенным языком. Лошадиная голова, туловище, усеянное женскими половыми органами. Отчаянно визжащая богомерзкая пасть.

Любящая делать «хрусть».

Боящееся воды чудище, что таилось в резиденции князя. Потусторонняя нечисть с гибелью которой на смену аномальной жаре пришли долгие холодные ливни…

Какое отношение это паранормальное явление имело к сгоревшим заживо гражданским? Причем тут клешни? Почему оно явилось на свет именно в тот день? Из-за синевласки? Из-за страха перед ее «мощной струищей»?

Я прижался затылком к отслаивающейся коре