Война? Какая война?

Но вскоре все вернулось на круги своя: Козларич прилетел в Сан-Антонио, и в АМЦБ его проводили на четвертый этаж госпиталя, где висела табличка: «ИНСТИТУТ ХИРУРГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ АРМИИ США. ОЖОГОВЫЙ ЦЕНТР».

Он решил начать с Данкана Крукстона.

Надев халат, бахилы и перчатки, он пошел к девятнадцатилетнему солдату, который потерял левую ногу, правую ногу, правую руку, левую руку ниже локтя, уши, нос, веки — и у которого то немногое, что осталось, было обожжено.

Да, прав был Майкл Андерсон. Проклятое 4 сентября по новой, никуда не делось.

— Ничего себе, — еле слышно произнес Козларич. А потом, еще сильнее проникшись увиденным: — Сволочи.

Вот как выглядела война с дальнего конца, и к первому ошеломляющему впечатлению от Данкана Крукстона присоединились другие картины, другие встречи — то, что Козларич увидел в разных частях АМЦБ. Число раненных за всю войну американских военных перевалило к тому моменту за 30 тысяч, и несколько тысяч самых тяжелых из них привезли в этот уголок Техаса поправляться — а кого-то умирать. Сюда везли сильно обожженных. Сюда везли многих после ампутаций. Здесь можно было пролежать недели, месяцы, год — столько, сколько понадобится, и уровень здешнего лечения и ухода все считали необыкновенным.

И столь же необыкновенной была особая культура, окружавшая это лечение и уход, культура, преисполненная такого же оптимизма, как другое место, где Козларич побывал во время отпуска, — Диснейуорлд. Пациентов здесь называли не ранеными военнослужащими, а Ранеными Воинами, никогда не забывая про заглавные буквы. По приезде каждый из них получал Информационный Сборник Воина и Книжку Героя. Им и их родным оказывали помощь в Центре Поддержки Воина и его Семьи, строился Дом Вернувшихся Героев, и к услугам инвалидов, перенесших ампутацию, был новосозданный Центр Неустрашимых, который, по совпадению, торжественно открыли в тот самый январский день 2007 года, когда Данкан Крукстон в своей маленькой квартирке в Форт-Райли сказал по телефону: «Похоронить… Боевой гимн республики», и это слышали его родители и девятнадцатилетняя жена. «Только что спланировал свои похороны», — беспечно сказал он им, дав отбой, а в тот же день, открывая Центр Неустрашимых, председатель Объединенного комитета начальников штабов заявил: «Иной раз от тех, кто говорит о вас, приходится слышать: „Он потерял руку. Он потерял ногу. Она потеряла зрение“. Я не согласен. Вы отдали руку, ногу, зрение. Вы принесли их в дар своему народу. Чтобы мы могли пользоваться благами свободы. Спасибо вам».

Эти слова вполне характеризуют стиль АМЦБ, его дух: никакой расслабляющей жалости, сплошь фанфары и благодарность. Совершив за два дня экскурсию по разным подразделениям АМЦБ, Козларич смог сполна оценить, как много делается для возникающего в Америке поколения обожженных, безногих и безруких. В Центре Неустрашимых он осмотрел лабораторию протезирования, бассейн с искусственными волнами, альпинистскую стенку, автотренажер и стрельбище. Но самое сильное впечатление произвела на него комната с покачивающимся под управлением компьютера полом, где искалеченные солдаты заново учатся держать равновесие. Этот пол так чувствителен к изменениям нагрузки и так быстро на них реагирует, что, согласно путеводителю, здесь карандаш может балансировать на кончике.

И было, помимо экскурсии, еще кое-что.

Во-первых, беседка. Когда Козларич проходил мимо нее утром, там было пусто, но поздно вечером и ночью ее наполняли матери и жены, которым не спалось — иным даже в четыре утра. Сказав об этом Козларичу, Джудит Маркелз, руководитель программы в Центре Поддержки Воина и его Семьи, заметила, что порой в беседке собирается до двадцати женщин — в любое время года, в любую погоду. «Чтобы дети могли мирно расти, воплощая в жизнь свои мечты» — вот чего, по словам президента Буша, хочет всякая мать, но здесь, в беседке, материнским желаниям были присущи свои особенности. Многие здесь курили. Иные пили. Иные принимали лекарства от проблем с пищеварением, и большинство были на антидепрессантах. «Если мать двадцать часов в сутки проводит в ожоговом отделении около сына, который кричит от боли, то она поддерживает себя чем может», — объяснила Маркелз.

Во-вторых, помещение перед ожоговым отделением, где Козларич, дожидаясь, пока его впустят к Данкану Крукстону, встретился с одной из этих матерей — Ли Крукстон — и одной из этих жен — Меган Крукстон. Обе жили в АМЦБ с 6 сентября, когда туда привезли Данкана. Сейчас, спустя четыре с половиной месяца, они уже были привычны здесь ко всему, но они знали при этом, какое впечатление может произвести первое посещение Данкана, и хотели подготовить Козларича.

— Большую часть времени невозможно понять, что он хочет сказать, — сообщила ему двадцатилетняя Меган, на которой Данкан женился за несколько месяцев до отправки в Ирак. — Он пока что не может сомкнуть губы.

— Но он работает над этим, — добавила Ли.

— В последний раз я видел Данкана сразу после… после… — начал Козларич и запнулся, увидев другого пациента, идущего по коридору. Его лицо было обожжено так, что живого места не оставалось. Он шел так медленно, что казалось: малейшее трение кожи о воздух причиняет ему боль.

— Как дела? — спросил пациента, когда он приблизился, сопровождающий, приставленный к Козларичу.

— Нормально, — ответил тот, и, когда он прошел, Ли Крукстон проводила улыбкой этот образ того, чем, она надеялась, станет когда-нибудь ее сын.

— Вот идет история со счастливым концом, — прошептала она.

Покоробленная, сдавленная, упрямая надежда — вот чем было наполнено это помещение, где Ли и Меган теперь по очереди рассказывали Козларичу, сколько операций перенес Данкан и сколько раз он был на волоске от смерти.

— Врачи говорят: «Я даже гадать больше не хочу. Ничего не могу вам сказать», — промолвила Меган.

— Они говорят: «По поводу Данкана мы просто отказываемся теперь что-либо прогнозировать: он опровергает все наши прогнозы», — подхватила Ли.

— Я слышал, он, кажется, один из трех, кто выжил после такого тяжелого ранения, — сказал Козларич.

— Да, нам тоже так говорили, — подтвердила Ли.

— Невероятно, — сказал Козларич. — Вы, наверно, постоянно молитесь.

— Да.

— Все время.

— Он настоящий боец, — сказала Меган.

— Он живуч как кошка, — добавила Ли. — Но какой еще у него запас живучести — вот вопрос.

— Да, — сказал Козларич.

— Но он выглядит лучше. Намного лучше, чем три-четыре недели назад, — продолжила Ли.

— Когда его только сюда привезли, нас предупредили, что мы должны аккуратно следить за тем, что говорим ему, потому что может случиться так: мы ему скажем что-то, а потом он уснет и забудет, и нам придется повторять все заново, — сказала Меган. — И вот однажды, в начале октября, он стал задавать всякие вопросы, и у меня было ощущение — я должна ему рассказать, должна. И вот мы пришли к нему вдвоем, и мы выли, когда рассказывали…