— Мы обе были в ужасном состоянии… — вставила Ли.

— …и мы стали ему объяснять: «Ты знаешь, у тебя обе ноги ампутированы». А он: «Что, обе?» — «Да. И еще правая рука и левая кисть». Он говорит: «Понятно. Но мне нужны подробности». И мы рассказали ему все, что знали про это, а потом ему захотелось услышать, что было с нами: как нам сообщили, как мы сюда приехали, а потом мы сказали ему про его товарищей, которые погибли, и его мама ему говорит: ты не должен чувствовать себя виноватым…

— …что ты жив, а они нет, — объяснила Ли.

— … а он ответил, что не думает так о смерти, сказал, что ребята погибли со славой. А его мама говорит: «А ты ранен со славой», и он согласился: «Да, это так».

— Мне кажется, он знал, что искалечен, — предположила Ли. — Но его все время так накачивали лекарствами, притупляющими ум…

— Он принял это гораздо легче, чем мы думали, — сказала Меган.

— Мы были в худшем моральном состоянии, чем он, — сказала Ли.

— Он говорит, что временами впадает в уныние, но потом преодолевает его, — продолжила Меган. — Сказал, что какое-то время было тяжело просыпаться и осознавать свое положение. Иногда ему хотелось опять оказаться в Ираке, потому что тогда у него были бы руки и ноги.

— Он сказал: «Если бы я снова был в Ираке, это бы значило, что со мной ничего не случилось», — сказала Ли. — А я ему говорю: «Но это случилось, и я знаю, что ты выдержишь. Ты крепкий парень и много раз это доказывал». И я добавила: «Ты знаешь, что мы отдадим все силы, чтобы помочь тебе во всем».

— Да, — промолвил Козларич и опять умолк, увидев в коридоре еще одного обожженного. Вся его голова была забинтована, остались только щелочки для глаз.

— Так что он просто, я не знаю… — проговорила Меган, глядя, как пациент идет мимо.

— Военные, которые приходили и беседовали с нами, говорят, что взрыв был страшной силы, — сказала Ли. — Очень мощная бомба.

— Десятидюймовая медная пластина, вогнутая, а за ней — пятьдесят фунтов взрывчатки, — сказал Козларич. — Когда она летит, она меняет форму и пробивает броню машины.

— Бронебойный снаряд, — сказала Ли.

— Бронебойный снаряд, — подтвердил Козларич, кивая. — Он влетел внутрь. Марри погиб мгновенно. Ничего не успел почувствовать. Шелтон тоже. Данкану мгновенно оторвало обе ноги. Дэвида Лейна ранило в спину. И он очень быстро истек кровью.

— Нам сказали, что его вынесли из машины, — сказала Меган.

— Вынести вынесли, но он уже… Выглядел он неплохо, но они не видели, что у него сзади творится, — рассказывал Козларич. — Джо Миксона, у которого рост под два метра, вышибло из машины наружу, он лежит, перекатывается, а я думаю: ну что за дрянь! Дело в том, что нас иногда атаковали цельными снарядами, иногда разделяющимися — скажем, на шесть частей. Этот был цельный, и он попал точно…

— …туда, где должен был нанести самый большой ущерб, — продолжила Ли.

— Именно туда, — подтвердил Козларич. — И он нанес ущерб.

Они пошли по коридору к палате Данкана. Хотя миновало четыре с половиной месяца, Ли и Меган все еще многого не знали про 4 сентября. Что взвод Данкана перед каждой поездкой на задание собирался в кружок для молитвы. Что, когда его внесли в «хамви», его бронежилет еще горел. Что кисти рук у него так обуглились, что Майклу Андерсону показалось, будто он все еще в перчатках. Что, когда Андерсон в «хамви» держал его голову в руках, Данкан, лишившийся волос, бровей и многого другого, заговорил:

— Кто здесь?

— Андерсон. Ты меня слышишь?

— Что с моим лицом?

— Успокойся. Ничего страшного.

— Ох, как болит. Больно. Горит. И ногам больно.

— Спокойно. Спокойно. Я с тобой. Просто лежи, а я подержу твою голову. Все хорошо. Все хорошо.

— Вколи мне морфий.

— Все хорошо.

— Морфий.

— Все хорошо.

— Я хочу спать.

— Не спи. Не закрывай глаза.

— Я хочу спать.

— Лучше говори со мной, говори. Ты любишь свою жену, да?

— Я люблю жену.

— Не переживай, друг. Скоро ты ее увидишь.

— Я ЛЮБЛЮ ЖЕНУ.

— Ты в безопасности. Ты с нами. Мы тебя везем.

— Я ЛЮБЛЮ ЖЕНУ. Я ЛЮБЛЮ ЖЕНУ.

— Ничего с тобой плохого не случится. Ты в безопасности. Ты в полном порядке.

— Я ЛЮБЛЮ ЖЕНУ. Я ЛЮБЛЮ ЖЕНУ.

Он кричал это и кричал всю дорогу до медпункта. Об этом они тоже не знали, но про его жизнь с того дня, как его привезли в АМЦБ, они знали все, потому что это была теперь их жизнь. Его инфекции. Его лихорадки. Его пролежни. Его пневмония. Его прободение кишечника. Его проблемы с почками. Его диализ. Его трахеотомия для введения дыхательной трубки. Его глаза — их на какое-то время пришлось зашить. Его обгоревшие уши — они, когда его привезли, были сухими и безжизненными, а потом отвалились совсем. Его поездки в операционную, которых было уже тридцать на тот момент. Его вопросы. Его депрессия. Его фантомные боли в отсутствующих руках и ногах.

— С тех пор как мы поженились, даже года не прошло, — сказала Меган, когда они шли к палате.

— Я знаю, — отозвался Козларич, и вот он уже смотрел сквозь стекло на то, для чего даже слово «жуть», которое употребил Андерсон, было слишком слабым. От Данкана Крукстона так мало чего осталось, что он казался ненастоящим. Это был обрубок на полноразмерной койке, полулежащий и, казалось, привинченный к месту. Он не мог пошевелиться, потому что ему нечем было привести себя в движение, кроме культи, оставшейся от одной из рук, да и ей не давала двигаться повязка. Он не мог говорить из-за трахеотомической трубки, вставленной в горло. Из-за ожогов и инфекций он весь был в пластырях и бинтах, кроме щек, все еще красных после ожогов, рта, дрябло открытого и деформированного, и глаз, защищенных специальными увлажняющими очками, создававшими под стеклом капельки влаги, сквозь которые он видел то, что попадало в поле его зрения.

— Сволочи, — тихо произнес Козларич, в то время как в этих капельках возникла Меган.

— Оставить музыку или хочешь, чтобы я ее выключила? — спросила она и, не дождавшись ответа, терпеливо сделала новую попытку.

— Может быть, выключить музыку?

Нет ответа.

— Выключить?

Нет ответа.

В палате было жарко. Слышно было, как работает вентилятор, капало в капельнице с обезболивающим, попискивали датчики. Только их гудочки и цифирки на экранах указывали на то, что под этими бинтами теплится жизнь.

Теперь в поле зрения Данкана вплыла Ли.

— Так лучше? — спросила она, положив подушку на доску, которая поддерживала его культю.