– Ты шутишь!

Тру покачала головой, не глядя на него: все ее внимание было сосредоточено на танцполе.

– Я узнала случайно: будучи маленькой, стала невольной свидетельницей ссоры мамы и папы и слышала… Нет, в принципе ничего не изменилось. Мы сестры, и ее тоже учили не пасовать перед трудностями. Нас обеих во многом ограничивали, но сумели приучить к мысли, что нельзя сдаваться, как бы ни было трудно.

– Точно. – Харрисон машинально поглаживал ее по спине, едва сознавая это. Ему было хорошо. – Она все правильно делает, тебе не о чем волноваться.

Он тоже повернулся к танцполу. Уизи танцевала с парнем в узких черных джинсах с черно-белым полосатым шарфом и волосами, выкрашенными в оранжевый цвет, а потом с девушкой в бесформенном платье и простых удобных туфлях. Она выглядела так, что не оставалось сомнений: либо у нее нет денег на модную одежду, либо ее это не волновало.

– Посмотри на нее, – пробормотал Харрисон. – Им всем хорошо вместе, но Уизи сама по себе.

– Ты прав, – согласилась Тру.

– Я надеюсь, семейная тайна не очень давила на тебя все эти годы?

– Да нет… Но именно из-за этого я так боюсь.

– Чего?

– Негатива. Упрямства, например. Отец был очень расстроен и опечален…

– Но это было между ними, – возразил Харрисон. – Тебе-то чего бояться?

– Я имею в виду Хони, которая всю жизнь расплачивалась за то, что была сама собой.

– Но в ее жизни были и хорошие периоды. Она не позволяла никому помешать ей. Может быть, ты слишком волнуешься из-за того, что скажут другие? – Несколько секунд Харрисон сидел молча, надеясь, что убедил Тру. – Ты когда-нибудь говорила Уизи о ее происхождении?

Она сжала бумажную салфетку.

– Разумеется, она имеет право знать, кто ее отец. Но обсуждать это с ней не стану пока не выясню, кто он.

– А ты пыталась узнать?

Тру покачала головой.

– Не видела смысла. Боялась, что это может травмировать ее. Может быть, позже…

– Согласен. – Харрисон встал и протянул ей руку. – Пойдем потанцуем. Сегодня никаких стрессов! Уизи на правильном пути.

Тру рассмеялась.

– Ты в этом так уверен?

– На все сто. – Он потащил ее на танцпол.

Многие из присутствующих наблюдали за ними, поэтому он изображал любителя мировой оперы Теренса Джонса как только мог. Конечно, они обожали Тру и не стали бы любопытствовать, узнав в нем Харрисона Гембла. Она была прекрасна во всем, что бы ни надела, но сегодня выглядела просто ослепительно.

На танцполе они старались держаться подальше от Уизи. Звучала современная поп-музыка, и хотя они застали только конец, этого было достаточно для Харрисона, чтобы изобразить из себя идиота, подняв руки над головой и повихлявшись.

– Это вовсе не я, а Теренс Джонс, – попытался он оправдаться, сделав очень серьезное лицо.

– Хватит, пойдем за стол. – Тру, улыбаясь, легонько толкнула его в грудь, не позволив паясничать и дальше. Она делала так, когда они были детьми, когда, наигравшись, собиралась домой, но ему всегда удавалось ее удержать.

«Безумие». Зазвучал голос Пэтси Клайн,[27]и Харрисон схватил Тру за руку.

– Ты не можешь отказаться. Эта песня слишком хороша, чтобы отсиживаться.

Она капризно надула губы.

– Столь явный отказ, конечно, отрезвляет. – Он сделал паузу, потом спросил: – Нет?

– У всех суперзвезд такое чувствительное эго? – Тру улыбнулась и обняла его за шею.

Господи, Харрисон даже мечтать не мог об этом! Тру Мейбенк обнимала его впервые за десять лет. И это было ни с чем не сравнимое ощущение!

– Да, не без этого. Единственное, что помогает нам писать музыку, – это душевные муки, – важно ответил Харрисон.

Тру рассмеялась:

Ты вроде бы особо не мучился, когда писал свой хит «Перекусим, детка…». Всего лишь заводная песенка.

Он вспомнил, что действительно написал ее на автопилоте – как-то получилось само собой, по настроению.

– Ты права, но все же я написал ее потому, что скучал: по тебе, по мальчишкам, по «Раю песчаного доллара» – по всем тем радостям, которые были в нашей жизни, когда, для того чтобы почувствовать себя счастливым, нам было достаточно купить леденцов в аптеке Уайта.

Аптека Уайта. Это было действительно очень уютное место с вертящимися кожаными стульями и длинной стойкой. Любой мальчишка чувствовал себя там мужчиной, потому что мог купить горячий хот-дог, лимонад и леденцы, хотя в кармане звенела мелочь. Все, что нужно было для этого, вернуть банки от колы и бутылки, которые находили на обочине дороги. И даже если не было денег, мистер Уайт никогда никого не прогонял.

Пока Пэтси пела, выворачивая душу наизнанку, Тру мечтательно улыбалась.

– Я помню, как в первый раз разговаривала с тобой на улице. Около аптеки Уайта. Мы с мамой проходили мимо, вы с ребятами там стояли, и Гейдж что-то ляпнул. Я тогда еще сказала: «Какой у тебя забавный брат, Харрисон Гембл». И потом мама потащила меня в магазин.

Господи, Харрисон тоже помнил все это: словно молния пронзила тело.

– Да, именно так все и было. – Он привлек ее ближе. – Надо же, мы были совсем детьми, а умели так дружить. Ловили крабов, купались, играли в лесу.

Тру вздохнула.

– Что может быть лучше простых радостей жизни?

«Вот так тебя держать», – хотел сказать Харрисон. И такая его охватила ностальгия, что защипало глаза. Он думал не только о детстве, но и о той единственной ночи на пляже.

Их ночь…

По пальцам будто прошел разряд тока…

Они сошли с ума, позволяя себе такое?

Тру осторожно положила голову ему на грудь. Он зарылся подбородком в ее волосы и позволил музыке вернуть их туда, где они были счастливы.

Голос Пэтси Клайн улетел куда-то далеко. Толпа танцующих поредела. Диджей взял микрофон и объявил, что скоро будет вручен приз.

Среди смеха и болтовни он увидел в глазах Тру что-то такое, что заставило все вспомнить, ощутить заново. Что это было? И почему он так сильно этого хочет?

– Харрисон… – прошептала Тру, словно хотела о чем-то спросить.

Он готов был поцеловать ее, когда зазвучал один из его старых хитов «Миля за милей», написанный через два года после их разрыва. Тогда, чтобы заглушить боль в сердце, ему был необходим успех. Тру сделала свой выбор, и не в его пользу.

Миля за милей, миля за милей…

Смех твой звонкий и сладкий

И эти слова: «Я буду верна до конца».