титовской Югославии, рассматривая своих венгров как мост для сближения двух стран, не ставят препон на пути их культурных связей с Будапештом. Контраст с ситуацией в Румынии внимательный читатель мог наблюдать, что называется, невооруженным глазом. Спустя несколько месяцев, в своем программном выступлении по случаю 45-летия создания румынской компартии Чаушеску впервые публично раскритиковал старую коминтерновскую традицию – говорить о румынском «империализме», характеризуя отношение титульной нации к своим национальным меньшинствам, и о многонациональном румынском государстве межвоенного периода. Это был явный знак формирования концепции румынского национального (при всем своем многоязычии) государства, которая со временем стала находить все более последовательное отражение и в официальных документах.

Восстановление Румынией дипломатических отношений с ФРГ в январе 1967 г. Кадар воспринял с нескрываемым раздражением. Понимая объективную необходимость внешнеполитического прорыва стран советского блока на западногерманском направлении, прежде всего в целях налаживания экономического сотрудничества, Кадар опасался, что торопливость румын, стремившихся сделать это быстрее других, может только помешать. «Самовольное» восстановление Румынией дипотношений с ФРГ и последовавшая за ним череда других акций, подтвердивших особую позицию Бухареста (отказ румынской компартии принять участие в апреле 1967 г. в конференции европейских компартий в Карловых Варах и особенно независимое поведение в отношении «шестидневной войны» на Ближнем Востоке в июне 1967 г.), все более четко обрисовывали новую реальность: Румыния последовательно отходит от советского лагеря. Понимание этого факта Будапештом способствовало оформлению нового подхода к двусторонним отношениям, поскольку попытки повлиять на позицию румын, ссылаясь на общеблоковые интересы, лишались смысла. В такой ситуации можно было, не слишком опасаясь испортить отношения и в большей мере считаясь с собственными интересами и общественным мнением, активно высказывать свою принципиальную позицию по спорным вопросам.

Через считанные недели после разгрома Израилем объединенных арабских армий Кадар выступил на съезде Венгерского союза коммунистической молодежи. До наступления бурного 1968 г. оставалось еще полгода, однако опытнейший политик, тонко чувствовавший веяния времени, не мог, обращаясь к новому поколению, пройти мимо ультралевых вызовов дня. В свете увлечения немалой части молодежи не только идеями Че Гевары и других леворадикалов, но и антибюрократическим пафосом китайской культурной революции Кадар пытался направить энергию молодежного леваческого бунтарства в русло борьбы с империализмом и его действиями во Вьетнаме и на Ближнем Востоке. Выступление венгерского лидера пронизывал отчетливый интернационалистский пафос. Не обошлось и без дежурной критики национализма и национальной ограниченности, и хотя Румыния при этом не упоминалась, антирумынская направленность этой риторики легко угадывалась.

Как бы то ни было, на националистические вызовы, исходящие от соседей, нельзя было дать надлежащего ответа, апеллируя единственно к догмам коммунистического интернационализма. Все в том же 1967 г. отчетливее, чем раньше, проявляется стремление венгерских партийных идеологов проработать развернутую программу ВСРП по национальному вопросу, которому раньше уделялось мало внимания. Это предполагало более четкое осознание места Венгрии в современном мире не просто как составной части одного из противостоящих друг другу блоков, но во всей совокупности исторически сложившихся уз и противоречий, уходящих подчас на многовековую глубину. В интересах дальнейшего укрепления общественной поддержки режима следовало усилить в идеологии акцент на национальные начала и ценности, привлекавшие тем большее внимание в обществе, чем большим угрозам и вызовам подвергались венгерские национальные меньшинства в соседних странах. Соответственно надо было корректировать и внешнеполитическую линию, активнее отстаивать не только венгерские государственные интересы, но и национальные ценности в диалоге с лидерами соседних государств. Близилось завершение срока действия венгерско-румынского договора о дружбе и сотрудничестве, заключенного в январе 1948 г. на 20 лет. Отказ венгерской стороны от его пролонгации стал бы непозволительной демонстрацией всему миру неспособности социалистических стран договориться, преодолев наслоения в отношениях между собой.

Вместе с тем Кадар хорошо понимал, что любое попустительство румынам на венгерском направлении их национальной политики будет крайне негативно воспринято общественным мнением в стране, да и внутри ВСРП. В Будапеште ломали голову над тем, в какой форме в преддверии продления договора выразить несогласие с проводимым Бухарестом курсом. В ходе работы двусторонней экспертной комиссии румынская сторона хотела прежде всего ослабить в букве будущего договора положения об общих интересах, проистекающих из принадлежности обеих стран к одному блоку, тормозились также и венгерские инициативы по оживлению культурного сотрудничества[495].

Как раз в декабре 1967 г. в Румынии была обнародована программа грядущих административно-территориальных реформ, которые должны были в перспективе привести и к ликвидации венгерской автономии, преобразуемой в ряд уездов. Хотя в румынской прессе много говорилось о сохранении местных культурно-языковых традиций, было очевидно, что эти реформы будут проводиться под знаком формирования многоязычной, но единой румынской нации на основе идеологии, провозглашавшей Румынию национальным государством. При этом рост уровня жизни, либерализация культурной политики, вызывавшая национальную гордость самостоятельная внешняя политика, реабилитация жертв репрессий 1950-х гг. создавали в румынском обществе атмосферу оптимистических ожиданий и обусловили достаточно широкую поддержку правившего режима снизу. Все это, наряду с успехами индустриализации, плодами которой пользовались и трансильванские венгры, не слишком благоприятствовало росту протестного потенциала венгерской диаспоры, недовольной планами ликвидации автономии. Оборотная сторона медали – румынизация городов Трансильвании, истощение венгерской сельской культуры – не была способна принципиально повлиять на общий настрой румынского общества. Рассчитывать же на серьезную внешнюю поддержку, особенно внутри советского блока, даже в случае гипотетической активизации движения трансильванских венгров в защиту своих прав, не приходилось: их положение по традиции воспринималось как внутреннее румынское дело.

Весть о скорой ликвидации ВАО вызвала в Венгрии серьезный резонанс. Усиливается давление венгерской интеллигенции на свое правительство с требованием более жестко поставить перед румынскими властями вопрос о нарушении прав венгероязычного населения. Подобного рода высказывания звучали в марте 1968 г. на общем собрании Союза писателей, в том числе из уст очень влиятельных его членов. Растет внимание журналов и издательств к литературе и культуре венгерских национальных меньшинств в соседних странах. За этим стояло уже не скрываемое представление о том, что они являются органической частью венгерской культуры. Ответной реакцией Румынии явилась критика подобного подхода с позиций формировавшейся концепции единой румынской нации, включающей и трансильванских венгров. Критика, впрочем, довольно вялая, что объяснялось как уверенностью команды Чаушеску в своих силах и в поддержке большей части собственных граждан, так и тем, что в условиях «Пражской весны» Бухарест не хотел излишне обострять отношения не только с Москвой, но и с Будапештом. Тем более что позиция Кадара была более умеренной, нежели других руководителей социалистических стран. Заметим, что на проводившихся с весны 1968 г. заседаниях лидеров компартий соцстран по чехословацкому вопросу Кадар, как правило, не позволял себе антирумынских выпадов (тем более грубых), и это несмотря на то, что ожидавшее ся сближение Чехословакии