К горлу подступил комок. Арины Виоловой болеев «Марко» нет, ее изгнали с позором. Но я не упаду духом, у меня почти естьсюжет для нового, захватывающего романа, напишу его в кратчайший срок. Ещепосмотрим, как изменятся лица у «марковцев», когда мне вручат главную премиюгода на международной Московской ярмарке. И Куприн тоже станет локти кусать,бросится мне в ноги со словами: «Вилка, дорогая, я был не прав!»

Я, может, благородно прощу мужа и вернусьдомой, но только на белом коне.

Перед глазами мигом возникла картина. Сижу наогромном жеребце грязно-серого цвета. Невероятным образом здоровенное животноесумело взобраться по лестнице до нашей квартиры.

Дверь распахивается, появляется Олег, в рукахон сжимает огромный букет кроваво-красных роз.

– Дорогая, – кричит он, – тыснова со мной!

Опустившись на одно колено, он протягивает мнедорогостоящий веник. Я, снисходительно кивнув, пытаюсь выполнить задуманное:въехать в родные апартаменты на белом коне.

Но не тут-то было! Жеребец изо всех силсопротивляется поставленной задаче, он упирается ногами и не собираетсянаклонять голову, потом, все же опустив морду, выхватывает у Олега букет ипринимается с аппетитом жрать розы.

Делать нечего, мне приходится спускаться напол и пинать непослушную тварь кулаком в бок, но с таким же успехом можноколошматить пирамиду Хеопса. Перспектива въезда домой на белом коне начинаеттихо испаряться. Ругаясь сквозь зубы, я обхожу неслуха сзади и, машинальноотметив, что он кобыла, хватаю лошадь за длинный хвост. В ту же секунду массажестких волос вырывается из рук, раздается характерный звук и прямо к моим ногампадает…

Я моргнула, видение исчезло. Ладно,втаскивание жеребца, даже белого, в московскую квартиру дело хлопотное, япросто войду домой, держа новую книгу в руках. Положу ее перед Олегом и скажу:

– Вот, ты обозвал меня графоманкой ифиговой писакой, и из «Марко» меня выгнали вон, но я знаю одну простую истину:чем хуже сейчас, тем лучше потом. Нашлись люди, поверившие в Арину Виолову!Понимаешь теперь, какую женщину ты потерял? Променял на…

– Чего уставилась, словно баран на новыеворота? – ожил Вася. – Хочешь покажу, как часы работают?

– Да, – кивнула я, избавляясь отнеуместных мечтаний, – никогда до сих пор не встречала говорящий вариант.

Вася потянулся, лениво встал, потом схватилмолоток, лежащий около батона, и со всей силы стукнул по железному кругу.Тяжелый, густой звук поплыл по кухне, он медленно поднялся к потолку и стал,дрожа, растворяться в воздухе, я невольно зажмурилась, отчего-то отоглушительного «ба-а-а-а-м» заболели не уши, а глаза.

Гул стих.

– А когда они скажут время? –осведомилась я.

– Ща, – хихикнул Вася, –слушай!

– Безобразие, – полетело из-за стенысправа, – опять спать не дают! Уже одиннадцать сорок семь!

– Сорок шесть и тридцать четыре секунды,мама, – заверещал детский голосок.

– Обалдели!

– Сволочи.

– Одиннадцать сорок семь! Ровно!

Вася сел на табуретку.

– Поняла?

– Ага, – кивнула я, – здорово.

– Это еще сегодня ихняя бабкадрыхнет, – пояснил Вася, – она вообще кукушкой работает, часа двапотом успокоиться не может, каждые четверть часа орет: «Уроды! Одиннадцатьсорок семь! Придурки, ноль часов две минуты»… ну и так далее.

– А днем?

Вася снова уткнулся в книгу Смоляковой.

– Без разницы, – пояснил он, –часы постоянно работают. Бери батон, не стесняйся.

Я принялась хозяйничать, налила воду вгрязный, покрытый изнутри накипью чайник, вымыла кружку, сунула в нее пакетик,утопила его в горячей воде, добыла чистую ложку и стала искать сахар.

– Песка нет, – сообщил Вася, –пей так, оно полезней, рафинад белая смерть.

Я приуныла, запросто могу обойтись безизлюбленных многими продуктов: мяса, колбасы, картошки, масла, – все это яспособна не есть месяцами. Но вот пить чай, а тем более кофе без сахара нелюблю. Значит, придется обойтись просто водой, но желудок, как назло, просилчая, крепкого и обязательно очень сладкого.

Тяжело вздыхая, я повернулась к двери.

– Куда пошлепала? – спросил Вася.

– На проспект сгоняю, там магазин открыт.

– И охота тебе пятки бить?

– Не имею ни малейшего желания плестисьпо грязи, – честно призналась я, – но очень хочется чаю с сахаром.

– У Зинки попроси, – подсказалВася, – толкнись в соседнюю квартиру и поклянчи пару кусков, ее дверьслева от нас.

Обрадовавшись столь простому решению проблемы,я выскочила на лестничную клетку, поискала на стене звонок, обнаружила вместонего торчащие в разные стороны проводки и легонечко постучала в дверь. Простая,не железная створка, обитая дешевым кожзамом, тихонько приотворилась. Я всунулаголову в темную прихожую.

– Зина, это Оля, соседка, можно войти?

Ни единого звука не донеслось из апартаментов.Я, чувствуя себя не слишком комфортно, прошла несколько шагов по невероятнозахламленному холлу и увидела комнату, довольно большую. Вернее, помещениемогло выглядеть просторным, если бы из него выбросить кучу поломанного хлама.Ну зачем тут стоят сразу три полуразодранных дивана и четыре еле живых ответхости кресла? У стены маячило несколько гробов, поставленных на попа.Вернее, это, конечно, были не домовины, а жуткие, срубленные, похоже, топоромгардеробы, смахивающие на последний приют индейца. В детстве я читала книжки окраснокожих и в одной из них набралась сведений о том, что эти свободолюбивыелюди хоронили своих усопших предков в дереве, внутри которого вырубалосьотверстие.

Серые от грязи занавески обрамляли окна, наэкране телевизора, вернее на пыли, покрывавшей его, спокойно можно было писатьсообщения, некое подобие ковра покрывали пятна, и повсюду громоздились пирамидыиз коробок и старых газет.

Удивившись степени неряшливости Зины, я пошлапо коридору и из-за следующей двери услышала звуки музыки, Ролик сноваупражнялся на скрипке. Нежная мелодия проникла в душу, я прислонилась к стене,покрытой драными обоями, и почувствовала, как по щеке течет слеза, усталостьшироким одеялом окутала мое тело, а музыка, тонкая, нервная, лишала последнихсил, отнимая надежду.