Татьяна принесла чайник, накрыла на стол в этой же комнате.Свежие ром-бабы, печенье, варенье – угощение было небогатым, но сердечным идружеским. За чаем Татьяна упомянула о том, что Надежда Николаевна знает опроблемах с самолетом. Павел слегка поморщился – кроме того, что эти проблемывисели над ним денно и нощно дамокловым мечом, ему, человеку, отработавшемудолгие годы в обстановке секретности, было трудно привыкнуть к тому, чтосовершенно посторонний человек разговаривает с ним о чертежах новейшегосамолета. Наконец, встряхнув головой, он сказал:

– А вы знаете, Надя, откуда взялось это название –«Серебряный сокол»?

Надежда помотала головой.

– Танюша, – повернулся Павел к жене, – дай-кагитару!

Татьяна вышла в соседнюю комнату и вернулась со старенькойоблупившейся гитарой. Павел любовно обнял инструмент, пробежал пальцами пострунам, видимо, остался недоволен звучанием, подкрутил колки и снова взялнесколько аккордов. Откинув голову, он запел, аккомпанируя себе на гитаре:

Чуть седой, как серебряный сокол,

Он стоит, принимая парад.

Сколько стоил ему Севастополь,

Сколько стойл ему Сталинград…

Незнакомая песня тронула сердце Надежды неожиданной ищемящей тоской. Голос Павла оказался на редкость красивым и глубоким. Внезапноон взмыл с трагическим надрывом:

И когда подходили вандалы

К нашей древней столице отцов,

Где нашел он таких генералов

И таких легендарных бойцов?

Над блистательным их воспитаньем

Проводил он и ночи и дни.

Ах, к каким грозовым испытаньям

Подготовлены были они…

– Что это? – спросила Надежда, когда стихлипоследние аккорды песни и в комнате наступила та теплая душевная тишина, какаябывает только в хорошо натопленном деревенском доме.

– Это Вертинский, – ответил Павел, шлепнув ладоньюпо деке и отложив гитару. – Он написал эту песню уже здесь, в России,вернувшись из эмиграции.

Не знаю, насколько он был искренен, называя «вождя народов»серебряным соколом, но песня хорошая.

– Вылитая средняя школа, – сказала Надежда,оглядев трехэтажное серое здание с высоким крыльцом, – я свою Алену точнов такую же водила.

– Так здесь и была школа. – Татьяна сощурилась навесеннее солнце. – А потом детей стало меньше, оставшихся перевели в болеенаселенные районы, где школы поновее, а это здание Посташев арендовал иразместил здесь КБ. Вопрос только в том, как мне тебя туда провести. У меня-топропуск есть, оформили, чтобы я могла по Пашиным делам сюда проходить.

Во дворе прогуливались, разговаривали и курили десятка двасотрудников института обоего пола, но преимущественно не первой молодости.

Возле серой стены КБ стоял, подставив солнышку стулперевернули, каждую скрепку разогнули, нигде ничего. Сейф открыли – в немвообще пусто.

Не успели эти уехать, на следующий день появились другие:солидный мужчина, весь в черном, предъявил удостоверение ФСБ, и при нем троемолодых ребят. Ордер не показывали, но его в кабинет Загряжского все равнопустили, побоялись связываться.

Он никого из наших с собой не взял, заперся в кабинете итоже целый день там шарил. Правда, у него лицо такое непроницаемое, что по немуне поймешь, нашел он там что-нибудь или не нашел, но только я подозреваю, чтопосле милиции там можно было и не беспокоиться.

Так мало этого: уехали «люди в черном», и сразу появиласьдама, вся из себя такая элегантная и представительная, и показала документы,что она законная вдова Загряжского.

В этом месте Надежда ткнула Татьяну кулаком в бок – дескать,опоздали!

– А у нас никто и не подозревал, что Загряжский былженат! Он как-то все больше по части секретарш и лаборанток! А тут вдруг –законная жена, и опять-таки требует ключи от кабинета: мол, хочет там забратькакие-то личные вещи покойного, которые дороги ей как память.

Манохин, зав. АХО, спорить с ней не стал, ключи дал – больноуж дамочка настырная, но сам с ней пошел в кабинет на всякий случай: вдруг онав качестве личных вещей и семейных сувениров захочет взять какие-нибудь чертежиили конструкторскую документацию… Но там после двух обысков не то чтодокументации, старых трамвайных билетов было не найти. Тем не менее эта вдоватоже чуть не целый день проторчала в кабинете. Все обнюхивала, осматривала иМанохина пыталась куда-нибудь спровадить – то ей воды принести, то цитрамон укого-нибудь стрельнуть, то, наоборот, сигареты у нее кончились. Но тот тоже невчера родился – посылал за всем секретаршу, а сам сидел в кабинете и глаз свдовушки не спускал.

Надоела, говорит, до чертиков своими капризами, да ещекурить хотелось – спасу нет! А в кабинете он ей из принципа курить не разрешили сам не курил, вот.

Только, Манохин говорил, она тоже ничего не нашла, а к сейфуи не подходила.

После этой безутешной вдовицы еще приезжали из прокуратуры,на этот раз обыск устраивать не стали – видно, им милицейские все уже по поводукабинета доложили и если что-то нашли, то передали. Эти больше с коллективом,так сказать, общались: с кем покойный Загряжский контактировал, да кто у негобывал, да куда он сам ездил, какого о нем сотрудники были мнения, да были ли у негонедоброжелатели…

Самая главная у них была женщина, даже фамилию помню –Громова, суровая такая тетка, как посмотрит – сразу хочется в чем-нибудь срочнопризнаться, особенно если она очки снимет: взгляд такой рентгеновский…

– Неужели Громова? Работает, значит, ещестарушка! – поразилась Надежда. – А лет-то ей… далеко за пенсиюперешагнула.

– Такие на пенсию не выходят! – авторитетно заявилГарик. – Так на боевом посту и помрет, прямо в кабинете… – Оноглянулся и постучал по деревянной двери.

– Слушай, Гарик, – вмешалась Татьяна, –научи, как Надежду в здание провести? Ты тут лучше меня все знаешь, а нам оченьнужно…

Гарик посмотрел на Надежду, и его улыбка стала еще шире:

– Запросто. Вот если бы на посту стояла тетя Тоня,которая тридцать лет отслужила в ВОХРе с наганом на боку, – мимо нее имуха бы не пролетела. А здесь охрану поставили по новой моде – молодых парней впятне, эти против тети Тони слабоваты будут! Тоню даже милиция боялась. Как-томы с Левкой Шифманом с обеда возвращались, перешли улицу на красный свет, занами милиционер побежал, очень оштрафовать хотел, а мы бегом в проходную – и завертушку.

Милиционер сунулся было следом, а тетя Тоня как на неговыскочит – куда, орет, я тебя! – и уже наган отстегивает. Милиционер дотого перетрусил – бегом от Тони припустил и обратно на свой пост. А этогопарня, – Гарик покосился на дверь здания, – мы в два счета обведем.Устроим ему театр одного зрителя.