– зло прошипел Эливерт. – Значит, по-твоему, Граю, злые люди на Севере живут? Да чтоб их всех вурдалаки сожрали! Здесь, здесь живут плохие люди. Всюду они живут. Твари бессердечные! Ребятёнку кусок хлеба пожалели! Чтоб они в Бездну провалились!

– Эл, уймись! – тихо одёрнул его Наир. – Зачем при ребёнке?

Разбойник смолк под светлым взглядом лэгиарна, посмотрел на притихшую Граю, погладил её по тёмной макушке и сказал:

– Прости, цыплёнок! Погорячился. Не люблю, когда люди себя хуже зверья ведут.

Возле их стола вновь возникла Риланн. Любезно улыбаясь, она приятельски кивнула девочке.

– Привет, Граю! Эрр Эливерт желает ещё чего-нибудь?

– Вот! Совсем другое дело, – вернул улыбку разбойник. – Золотце моё, скажи-ка, найдётся ли в вашем заведении что-нибудь действительно вкусное, сладкое, на десерт для этой юной миледи?

– Так, так… на десерт… – задумалась Риланн. – Есть пироги с яблоками, мёд с орехами… О! – озарило служанку. – Наисвежайший пирог с клубникой, украшенный сладкими взбитыми сливками.

Граю судорожно сглотнула. Заметив это, Эливерт одобрительно кивнул, но тут же уточнил с притворно-суровым выражением лица.

– А это вкусно?

– Вкуснее не бывает! – заверила Риланн, приложив руку к пышной груди, словно клятву давала. – А если и бывает, так только на праздничной трапезе при королевском дворе.

– Ну, мы – люди простые. Нам блюда королевские не нужны, – заявил разбойник, подмигнув притихшей Граю. – Неси свой пирог, Риланн! А то у этой пигалицы уже слюнки текут!

Девочка глядела на Эливерта глазами полными немого восхищения, словно он обещал ей не обычное пирожное, а все сокровища мира разом.

Граю уже любила его всем сердцем, даже не зная, что собой представляет этот чужой, совершенно неведомый ей человек. Эта маленькая девочка, похожая на пугливую птичку, любила незнакомого, насмешливого, слегка пьяного, воинственного мужчину просто потому, что в душе его нашлась капля человечности. Он не прогнал её прочь, не толкнул, не ударил, не прикрикнул.

В конце концов, он просто заметил её, а мог бы вовсе не обратить внимания на её несчастную мордашку, не увидеть этого маленького серого мышонка. И тогда Граю снова осталась бы голодной…

А теперь она улыбалась так, словно сегодняшнее утро положило начало самому счастливому дню в её жизни.

И Настя с удивлением отметила, что оказывается иногда очень просто сделать другого человека счастливым. Очень-очень просто. К этому практически не надо прилагать никаких усилий. Но чаще всего никто просто не хочет сделать хоть что-то ради близкого и уж, тем более, ради кого-то чужого…

Эл с каждым днём удивлял Романову всё больше. В Лэрианоре ей казалось, что в нём давно не осталось ничего человеческого, кроме его благодарности Миланейе. Но теперь за циничной маской временами проступала та истинная суть Эливерта, которую он настойчиво пытался скрыть.

И как поверить в жестокое сердце Вифрийского Ворона, когда на твоих глазах бездушный атаман воровской шайки кормит чужого ребёнка и улыбается умилённо? Никому прежде он не улыбался так. За все проведённые вместе дни Насте не случалось видеть его лицо таким светлым и искренним.

***

– Кстати, Граю, я тебя не познакомил со своими друзьями, – спохватился Эл. – Граю, это эрра Дэини.

Настя приветливо кивнула улыбнувшейся девочке с видом уважительным и благосклонным.

– Я зову её просто «Рыжая», но на твоём месте я вёл бы себя почтительнее и обращался к ней так, как я тебе и сказал – «эрра Дэини». А то она, знаешь ли, так машет мечом, что лучше ей не перечить и не злить напрасно, – добавил Эл ехидно.

Разбойник махнул рукой в сторону лэриана, отвлекая внимание Граю от Насти.

– А это Наир. Мой друг из Лэрианора. В этом городе некоторые зовут его просто Ушастик. Ты тоже можешь его так называть.

Девочка негромко хихикнула, а Наир одарил Эливерта красноречивым взглядом, прекрасно говорящим о том, что лэгиарн весьма и весьма невысокого мнения об умственных способностях разбойника.

Но это мало заботило Эливерта. Он уже белозубо скалился, приветствуя возвратившуюся Риланн. Девица, кокетливо отбросив за спину тёмные косы, поставила перед Граю бело-розовое воздушное облако клубничного пирога.

Девочка с трудом прошептала слова благодарности и, глядя на пирожное, как на волшебное видение, всё никак не решалась откусить кусочек. Наконец, она лизнула белоснежный крем, прикрыла глаза от удовольствия и замурлыкала что-то с набитым ртом. Потом жадно откусила ещё и вдруг, будто опомнившись, протягивая пирог, пытливо заглянула по очереди каждому в лицо и спросила заботливо:

– Хотите? Так вкусно! Хотите?

– Нет, нет, – ответил Эливерт за всех. Остальные только отрицательно качали головой. – Это всё тебе, цыплёнок. Ешь, ешь! А то нам скоро ехать…

Граю упрашивать было не нужно.

Девочка сосредоточенно поглощала пирог. Эливерт, облокотившись на стол и подперев подбородок рукой, лениво ковырялся в зубах тем самым ножом, которым едва не проткнул руку Кед-хейла, искоса разглядывая усердно жующую девочку.

– Граю, а как это твоя милая матушка отпустила тебя в столь неподходящее для юной дамы место? – спросил вдруг он.

– Что, эрр Эливерт? – нахмурилась малышка, не уяснив напыщенных речей разбойника.

– Я говорю, как мать-то тебя в эту дыру пускает? Знает, поди, что здесь и обидеть могут… – растолковал Эливерт.

– У меня нет матушки. Она умерла, когда я была ещё маленькой, – не отвлекаясь от еды, доложила Граю.

– Вот как? – вздохнул Эл. – Ясно-понятно. А теперь ты, стало быть, большая?

– Ага, – кивнула девочка совершенно серьёзно, не замечая иронии в голосе атамана.

– Скучаешь по ней? По матушке… Да, цыплёнок? – продолжал Эливерт, сочувственно глядя на Граю.

Девочка как-то неуверенно пожала худенькими плечиками.

– Не знаю. Я её и не помню почти. Без неё плохо… Матушка, она добрая была. Она меня обнимала всегда и рядом ложилась, когда я боялась засыпать. И сказки мне рассказывала. Только я уже не помню их совсем...

Настя почувствовала, как на глаза набегают непрошеные слёзы.

Несчастный воробышек, обречённый на одиночество. Она не знает, что такое забота и ласка матери, она почти не помнит её, но где-то в грёзах, в наивных детских мечтах, она верит, что мама её была доброй, потому что иначе быть не может. Потому что в любом мире, в любые времена, для любого ребёнка никто не может быть добрее и прекраснее матери. Даже когда некоторые женщины не достойны этого святого титула, для их несчастных детей