берегу Великого озера, жили-были два семейства. Не знатных, не богатых, но весьма благопристойных и уважаемых. Жили по соседству, и отношения у них складывались добрые, я бы даже сказал, дружеские. В одном доме подрастала дочь-красавица, звали её Вириян. В другом – единственный сын, молодец да удалец, по имени Давмир. Жили-были, не тужили. Родители на детей своих нарадоваться не могли, а те, с самого детства, что брат с сестрой – как говорится, не разлей вода! Дразнили их: «Тили-тили-тесто – жених да невеста», но они на это не обижались. Родители-то их с самого рождения сосватали. Да и сами они, Давмир и Вириян, с годами поняли, что связала их крепкая любовь. Вот уже к осени должно было свадьбу играть. Давмир к тому времени вырос могучим молодцем, место покойного отца в кузнице занял, и спорилось в его руках любое дело. Вириян тоже мастерицей стала, от матушки ремесло переняла: шить, вышивать да кружева плести. И, пожалуй, ждала их счастливая и долгая семейная жизнь. Но… не тут-то было…

Эливерт вёл повествование уже не только для Наира, но также и для Насти, и для Граю, одолевшей клубничный пирог.

Теперь, соблюдая законы жанра, он сделал небольшую эффектную паузу для достижения драматического напряжения и продолжил свою историю:

– Повадился к той красавице захаживать старший из сальварских стражей порядка – немолодой уже, а дурной, нрава дикого, к тому же неказистый и толстый, как пивная бочка. Стало быть, не по душе Вириян пришёлся, а нет-нет, да и зайдёт: то камзол ему сшей, то пояс бисером разукрась, то портки новые. Потом стал и на улице её поджидать, будто случайно встретились. Родители девицы забеспокоились – молва дело страшное, особенно в таких-то маленьких городках, вроде Сальвара. Что было – приукрасят, чего не было – додумают. Вириян от этого ухажёра как от огня шарахалась, да только кто тому поверит, если слухи пойдут. Прилипнет позор к девке как смола – вовек не отмоешься.

Настя слушала всё с большим интересом, да и Наир уже не хмурился скептически.

– Не стал отец Вириян долго размышлять. В следующий раз, когда толстяк этот в гости к ним явился, вместо дочки-красавицы хозяин его сам встретил и выставил вон, пояснив при этом, дескать, пора стражу этому нового портного поискать, поскольку дочка-то их скоро замужней станет и всяким шитьём некогда ей будет заниматься. Осерчал ухажёр незадачливый не на шутку, расправой пригрозил за такое унижение, да и не пустыми оказались те угрозы. В тот же день явились в дом к девице стражи порядка, взяли отца её под белы рученьки и увели под арест. Уже не припомню, какое они обвинение ему состряпали, а привирать не стану. Ясно-понятно, был тот в одном повинен – дочку сою ненаглядную отстоять хотел.

Настя печально вздохнула над этакой несправедливостью, но оказалось, что это лишь начало злоключений героев.

– Избавившись от отца-защитника, стражничек тот решил, что руки у него теперь совсем развязаны, и можно ему делать всё, что натуре его похотливой угодно. Встретил он Вириян неподалёку от кузни Давмира, подкатил к ней, ну и давай руки распускать. Увидал молодой жених такие дела, рассвирепел аки бык бодучий, вышел из своей кузницы, да прихватил клещи, только что из горна вынутые. Парень он был не злой, но ведь довёл этот жирный хряк. Давмир этого жирдяя за задницу раскалёнными клещами хватанул, да и отволок аккуратно от невесты в сторонку.

Граю коротко хихикнула.

Эл улыбнулся ей и продолжил:

– Да, все, кто это видел, тоже до слёз гоготали, кроме бедолаги подкопчённого, разумеется. Он верещал так, что уши закладывало. И ему было вовсе не смешно. Страж порядка, понятно, тут же за меч схватился. Драка завязалась. А Давмир с оружием обращаться вовсе не умел, хоть и ковал его каждый день. Зато силы в нём было – хоть отбавляй! Кузнец же… По правде сказать, никто и не понял, как так вышло, да только толкнул парень стража того как-то неловко. Отлетел толстяк в стену, головушкой буйной об угол хряснулся и был таков – помер мигом, и даже последнюю волю огласить не успел.

Слушатели сказки ахнули слаженно, в три голоса.

А Ворон продолжал:

– Свидетелей тому была цельная улица. Испугалась Вириян за своего любезного. Поняла девица, что не простят добру молодцу стражи порядка гибели своего сотоварища, пусть и случайной. И ждёт теперь драгоценного её Давмира, вместо свадьбы весёлой и домашнего гнёздышка, в лучшем случае, темница за высоким забором, а в худшем – тугая петля виселицы. И сказала Вириян Давмиру: «Беги, возлюбленный мой, покуда не схватили тебя псы цепные! Видно, не судьба нам вместе быть. Но и в дальних краях помни, что в городке, на берегу озера Кирима, ждёт тебя твоя Вириян! И всегда будет ждать, и помнить до последнего своего вздоха, и любовь моя будет так же сильна, как скорбь предстоящей разлуки. А теперь беги! Лучше ты будешь вдали от меня, но жив, чем рядом со мной, но погибнешь». И, поцеловав напоследок возлюбленную, простился на скорую руку Давмир и со своей матерью, что от слёз не видела мир вокруг. Но ничего уже было не изменить.

Да, сказка оказалась жизненной и печальной. Но и это был ещё не финал истории.

– Давмир спешно покинул родной город, ступив на тот тернистый путь, что многим известен – на путь беглеца и изгоя, когда вся жизнь – дорога, и вечно надо в страхе оглядываться назад, опасаясь погони и мести. Нелегко жить так, к этому надо привыкнуть. Давмир к вольной воле, ясно-понятно, был не готов. Шёл он из города в город, из одной земли в другую, подгоняемый страхом и отчаянием. Иногда подрабатывал, где мог. Руки-то у парнишки были золотые. И мог бы он запросто устроиться подмастерьем к какому-нибудь ремесленнику, но страх перед преследователями не давал ему задержаться где-нибудь. Долгое бегство, бессонные ночи, одинокие дни – тут в пору в петлю лезть. Всё это измотало его. Он стал худющий, как полинялый волк после голодной зимы. В нём не осталось и половины той силы, что некогда струилась в могучих руках. Таким он пришёл в Эсендар… У него было немного денег, заработанных тяжким трудом, и глаза смертельно больного человека, смирившегося с неизбежностью. Он зашёл в один из тамошних трактиров, и всё, что смог купить на свои сбережения – кружку рину да кусочек хлеба… Корочку, которой бы не наелась даже