Из-за нее, семилетней, погибла ферма Мэндерсов. Сейчас ейвосемь лет. А что будет, когда ей исполнится двенадцать и она вступит в поруотрочества? Может быть, ничего. А может быть... Она обещала никогда больше непускать в ход свое оружие – ну а если ее вынудят? Или оно сработаетнепроизвольно? Что, если она во сне начнет все поджигать в результатевозрастных изменений организма? Что, если Контора отзовет своих ищеек... аЧарли выкрадут другие, иностранные? Вопросы, вопросы.

Энди искал на них ответы во время своих лыжных переходов ипоневоле пришел к выводу, что Чарли, видимо, не избежать того или иногозаточения – хотя бы для ее собственной безопасности. Видимо, придется с этимпримириться, как примиряется человек, страдающий дистрофией мышц, сэлектростимулятором или талидомидные дети – с диковинными протезами внутреннихорганов.

И был еще один вопрос – его собственное будущее. Немеющеелицо, кровоизлияние в глаз... все это не сбросить со счетов. Кому охота думать,что его смертный приговор уже подписан и число проставлено, и Энди в общем-тотоже так не думал, но он понимал: два-три по-настоящему сильных посыла могутего доконать, да и без них отпущенный ему срок, вероятно, успел существенносократиться. Надо позаботиться о безопасности Чарли.

Не передоверяя это Конторе.

Только не камера-одиночка. Этого он не допустит.

Он долго ломал себе голову и, наконец, принял выстраданноерешение.

Энди написал шесть писем. Они мало чем отличались друг отдруга. Два письма были адресованы сенаторам от штата Огайо. Третье – женщине,члену палаты представителей от округа, куда входил Гаррисон. Еще однопредназначалось для «Нью-Йорк таймс». А также для чикагской «Трибюн». И длятоледской «Блэйд». Во всех шести письмах рассказывалось об их злоключениях,начиная с эксперимента в Джейсон Гирни Холле и кончая их вынужденнымзатворничеством на берегу Ташморского озера.

Поставив последнюю точку, он дал Чарли прочесть одно изписем. Почти час – медленно, слово за словом – она вникала в смысл. Впервые ейоткрывались все перепитии этой истории.

– Ты их пошлешь почтой? – спросила она, дочитав.

– Да, – сказал он. – Завтра. Последний раз рискну перейтиозеро.

Наконец-то повеяло весной. Лед был крепок, но ужепотрескивал под ногами, и кто знает, сколько он еще продержится.

– И что будет, папа?

Он пожал плечами:

– Трудно сказать. Может быть, если все попадет в газету, этилюди угомонятся.

Чарли серьезно покивала головой:

– Надо было сразу написать.

– Пожалуй. – Он знал, о чем она сейчас думает: октябрь,бушующее пламя на ферме Мэндерсов. – Даже наверняка. Но у меня, Чарли головабыла занята другим. Куда бежать. А когда бежишь, не соображаешь... во всякомслучае, плохо соображаешь. Я все надеялся, что они угомонятся и оставят нас впокое. Непростительная ошибка с моей стороны.

– А они не заберут меня? – спросила Чарли. – От тебя?Правда, папа, мы будем вместе?

– Правда, – сказал он, умалчивая о том, что как и она,смутно представляет себе, чем эти письма обернутся для них обоих. Так далеко онне заглядывал.

– Это самое главное. А поджигать я ничего больше не стану.

– Вот и умница. – Он провел по ее волосам. Внезапно горлоперехватило от предчувствия беды, и вдруг он вспомнил то, "что случилосьнеподалеку отсюда, о чем не вспоминал многие годы. Отец и дед взяли его наохоту, Энди начал клянчить у деда ружье, и тот отдал ему свой дробовик. Эндизаприметил белку и уже собрался стрелять. Отец начал было возмущаться, но дедкак-то странно, с улыбкой глянул на него, и он осекся.

Энди прицелился, как учил его Грэнтер, после чего не рванулспуск, а плавно потянул на себя (опять же как его учили) – раздался выстрел.Белка перекувырнулась, точно игрушечная, а Энди, весь дрожа от возбуждения,сунул деду ружье и ринулся к добыче. То, что он увидел вблизи, оглушило его.Вблизи белка перестала быть игрушечной. Он не убил ее. Он ее подранил. Онаумирала в лужице крови, и в ее черных глазах стояла невыразимая мука. Вокругуже копошились насекомые, смекнувшие, к чему идет дело.

В горле у Энди стал комок: в девять лет он впервые ощутилпрезрение к себе, его тошнотворный привкус. Он смотрел и не мог оторваться отокровавленного комочка, видя краем глаза еще две тени, спиной чувству стоящихсзади отца и деда: три поколения Макти над трупом белки в лесах Вермонта. Дедтихо произнес за его спиной: НУ ВОТ ТЫ И СДЕЛАЛ ЭТО, ЭНДИ. ПОНРАВИЛОСЬ? В ответхлынули слезы, обжигающие слезы, с которыми прорвалось наружу потрясение ототкрытия – сделанного не воротишь. Он стал повторять, что никогда больше неубьет живую тварь. Христом богом поклялся.

А ПОДЖИГАТЬ Я НИЧЕГО БОЛЬШЕ НЕ СТАНУ, сказала Чарли, а унего в ушах снова стояли дедушкины слова, произнесенные после того, как он,Энди, убил белку и перед богом поклялся, что это не повторится. НИКОГДА ТАК НЕГОВОРИ, ЭНДИ. БОГ ЛЮБИТ, КОГДА ЧЕЛОВЕК НАРУШАЕТ КЛЯТВУ. ЭТО СРАЗУ СТАВИТ ЕГО НАМЕСТО И ПОКАЗЫВАЕТ, ЧЕГО ОН СТОИТ. Примерно то же Мэндерс сказал Чарли.

Энди бросил взгляд на Чарли, медленно, но верно одолевавшуюсерию про мальчика Бемби, дитя джунглей, книжку за книжкой, которые онараскопала на чердаке. Над ней вились пылинки в луче света, а она безмятежносидела в стареньком кресле-качалке, на том самом месте, где сиживала ее бабка,ставившая в ногах рабочую корзинку со штопкой, и он с трудом поборол в себежелание сказать дочери: подави, подави в зародыше свой дар, пока это в твоихсилах, ты не готова к чудовищному искушению... Если у тебя есть винтовка, раноили поздно ты из нее выстрелишь.

Бог любит, когда человек нарушает клятву.

Никто не видел, как Энди опустил письма в ящик, никто, кромеЧадли Пейсона, человека пришлого, перебравшегося в Брэдфорд в ноябре прошлогогода и с тех пор пытавшегося вдохнуть жизнь в захиревшую лавку «Галантерейныхновинок». Этот Пейсон, коротышка с печальными глазами, как-то пытался зазватьЭнди на рюмочку, когда тот в очередной раз наведался в городок. Здесь всесходилось на том, что, если за лето дела Пейсона не поправятся, к серединесентября в витрине «Галантерейных новинок» появится табличка "ПРОДАЕТСЯили «СДАЮ В АРЕНДУ». Жаль будет человека, малый он вроде ничего, а угодил каккур в ощип. Золотые-дни Брэдфорда миновали.

– Энди приближался к магазинчику – лыжи он воткнул в снег,одолев подъем, что начинался сразу от берега. Старики не без интереса наблюдализа ним в окно. Об Энди за зиму успели почесать языки. По общему мнению, онскрывался – то ли от кредиторов, то ли от алиментов. А может, от гнева бывшейсупруги, у которой он увел ребенка; а то зачем бы ему детские вещи? Полагалитакже, что отец с ребенком самочинно заняли один из домов по ту сторону озера,где и зимуют. Никто не спешил поделиться этими догадками с местным констеблем,который жил в Брэдфорде без года неделю, каких-то двенадцать лет, а уже считалтут себя хозяину. Незнакомец поселился за озером, в штате Вермонт. А старик,гревшиеся у печки в магазинчике Джейка Роули, не очень-то радовали вермонтскиепорядки – этот подоходный налог или взять питейный закон... дальше ехатьнекуда! Пусть вермонтцы сами в своих делах разбираются – таково былоединодушное, пусть и не высказанное всем миром заключение. – Отходился он польду-то, – заметил один из стариков. Он откусил от конфеты суфле и заработалдеснами.