– Что вам от меня надо?

– Внимания и уважения, – отвечал он бархатным елейнымголосом.

– Это не серьезно. Давайте конкретней чего вы хотите? – Лизаотошла от окна уселась в кресло напротив Красавченко Шок прошел. Мозгипрочистились. «А вообще, – подумала она, – для реального шантажа слишком глупои дешево. И весь он со своими ухаживаниями, намеками глубокомысленнымизамечаниями какой-то ненатуральный, пластмассовый, как штампованная китайскаяигрушка. Однако почему-то он ведь привязался ко мне. Хотелось бы знать почему.Надо спокойно дождаться, когда он наконец сам выскажет свои требования. Надодать ему возможность сделать хоть один серьезный ход. Это может быть опасно, ноиных вариантов нет. Пока я просто ничего не понимаю».

– Я вас внимательно слушаю, Анатолий Григорьевич.

– Я уже сказал, мне надо поговорить с вами. Мне надо, чтобывы соизволили обратить на меня внимание, чтобы вы услышали меня.

– Ну вот, говорите. Я вся внимание.

– В наше время людям все тяжелее докричаться друг до друга,никто не хочет слушать ближнего, только самого себя. – Он вздохнул ивыразительно закатил глаза.

«Похоже, он просто тянет время, валяет дурака, – вдругдогадалась Лиза, – как будто ждет чего-то. Иных вариантов я не вижу. Можно,конечно, попытаться еще раз его выставить, но это не так просто. Возможно,сейчас он уйдет, но завтра все начнется сначала… О, Господи, да что же мне такхудо? Может, давление? Или магнитные бури?»

– Ну, вы прямо экзистенциальный философ, – она слабоусмехнулась, – заслушаться можно, так все глубоко и содержательно.

– Перестаньте! – впервые он повысил голос и густо покраснел.– Бросьте этот ваш идиотский тон! Всему есть предел!

– – Для шантажиста вы слишком нервны и обидчивы, –сочувственно заметила Лиза.

Несколько секунд он молчал, она видела, как он лихорадочноработает над собой, пытается побороть раздражение.

– Анатолий Григорьевич, вам нехорошо? – спросила она тихо исерьезно, без тени иронии.

– С чего вы взяли? – Он вздрогнул, и Лиза искреннепоздравила себя с первой за этот вечер маленькой победой.

– Вы краснеете, бледнеете, у вас руки дрожат.

Он тревожно взглянул на свои руки. На самом деле, не былоникакой бледности и дрожи. А вот сама Лиза чувствовала себя все хуже. Ее сильнознобило. Впрочем, ее всегда знобило, когда она хотела спать.

Спокойно глядя ему в глаза, она произнесла усталым,безразличным голосом:

– А знаете, Анатолий Григорьевич, продавайте вы этинесчастные снимки куда хотите. Мне безразлично. Более того, я могу в прямомэфире рассказать смешную историю о том, как гуляла по Монреалю, забреласлучайно в квартал публичных домов и порнозаведений. Меня обступили, сталинаперебой предлагать дешевые услуги. Вот ведь кошмар! Но такое могло случитьсяс кем угодно и где угодно. В Париже есть Плас-Пигаль, в Нью-Йорке Сорок седьмаяулица, и там тоже хватают за руки, демонстрируют товар. Я поспешила уйти, иочень обрадовалась, встретив соотечественника, любезного дипломата господинаКрасавченко. Он, как истинный джентльмен, вывел меня из порно-джунглей,успокоил, угостил фруктовым салатом. Но оказывается, прежде чем спасти меня отприставучих проституток мужского пола, он решил запечатлеть для историиуникальные кадры. То ли мое испуганное лицо показалось ему необыкновенновыразительным, то ли заинтересовали окружившие меня колоритные фигуры, в общем,в немолодом дипломате проснулся юный репортерский азарт. Но азарт – вещьопасная. Стоит только поддаться ему, и не замечаешь, как теряется чувствореальности.

– Возможно, – кивнул он, – я допускаю, что снимки не так ужстрашны для вас. Но согласитесь, приятного мало. А если учесть всякие тайныесложности в вашей личной жизни… Нет, Лиза, я вовсе не теряю чувство реальности.Ведь вы испугались, вы занервничали, стало быть, не так уж и глупо я всепридумал.

– Да, я растерялась в первый момент. Но нельзя делать ставкуна растерянность. Она очень быстро проходит. Знаете, Анатолий Григорьевич, я,пожалуй, подам на вас в суд за шантаж. И давайте на этом распрощаемся. Третийчас ночи. Очень спать хочется.

Спать действительно хотелось так, что язык заплетался, ногии руки стали ватными, перед глазами все плыло. Лиза заставила себя встать скресла, шагнула к двери, но чуть не упала, ноги подкосились, она едва успелаухватиться за притолоку, крепко зажмурилась на секунду, пытаясь прийти в себя,но стало еще хуже. Она с трудом нащупала замок, открыла дверь нараспашку ипроизнесла как можно громче:

– Спокойной ночи, Анатолий Григорьевич.

Однако голос ее прозвучал как-то неестественно глухо.

Красавченко продолжал сидеть, глядя в пол, и нервно теребилуголок кружевной салфетки, лежавшей на журнальном столе.

– Если вы сейчас же не выйдете, я позову ночного портье, –пробормотала Лиза, чувствуя, что теряет сознание.

– Для этого вам надо сначала надеть туфли. Вы же не пойдетев коридор босая? И вообще, вы вряд ли сумеете сделать несколько шагов. Вамплохо, я вижу. Как вы ни пытаетесь взять себя в руки, вам очень плохо, Лиза.

Она захотела крикнуть, но крик застрял в горле. Тело сталокак будто чужим. Она чувствовала, что медленно сползает, на пол, но ничего немогла поделать. Красавченко подскочил к ней, быстро бесшумно закрыл дверь,подхватил ее под мышки и как куклу поволок к креслу. Она все видела, слышала,понимала, но не могла шевельнуться. Она еще раз попыталась крикнуть, но изгорла вылетел лишь слабый хрип.

– Говорить вы сможете, – объяснял Красавченко, усаживая ее вкресло, – но шепотом, совсем тихо, так, что услышу только я и больше никто.Двигаться не пытайтесь. Не тратьте на это силы. В ваше вино я добавил десятьмиллиграмм вещества, которое называется «АШ-709». Это яд, противоядие у меня, ядам его вам, как только вы ответите на несколько вопросов.

– Не морочьте мне голову, – хрипло прошептала Лиза, – прибольшинстве отравлений требуется не противоядие, а промывание желудка… Вы немогли ничего добавить. Я бы заметила.

– Ресничка, – напомнил Красавченко, – я успел. Дурное делоне хитрое.

– Вас арестуют… В вино вы добавили наркотик, а не яд.

– Лиза, время пошло. Если я пойму, что вы мне врете, завтраутром горничная обнаружит ваш труп в номере. Вскрытие покажет, что выскончались от острой сердечной недостаточности. Никто не видел, как я входилсюда, никто не увидит, как выйду. Ни одного моего отпечатка не останется.Старайтесь говорить правду. Вашей семье принадлежал дачный участок в поселке«Большевик» по Савеловской дороге.