понять ваш интерес, но что здесь делать телевизионщикам? И прошу не снимать меня без моего разрешения! – указал он пальцем на одного уж слишком нахального оператора, попытавшегося взобраться на крыльцо. – Прошу уважать мою частную территорию и частную жизнь.

Тот попятился, бубня извинения и разочарованно опуская камеру.

– Но вы не понимаете!.. – всплеснул полноватыми ручками представитель Минобра.

– Вы повторяетесь, господин Фильчиков.

– А вы не даете мне договорить!

– Хорошо, говорите, – кивнул Степан, чуть прикрыв глаза, что, возможно, должно было означать сосредоточенное внимание к говорящему.

– Произошло чрезвычайной важности событие!

– Без избыточной патетики, пожалуйста, – поморщился Степан. – Вы попусту тратите мое время.

– Хорошо. Вы заявляете, будто наша система образования не справляется с поставленными перед ней задачами.

– А вы считаете иначе?

– Да, я считаю иначе! – выпятил грудь Фильчиков. Его шикарный синий пиджак разошелся на груди, а галстук в красно-белую полоску собрался волнами, будто выказывая возмущенное согласие со своим обладателем.

– Аргументируйте.

– Я… это… но ведь… цифры… тесты говорят сами за себя, – смешался тот и в нерешительной растерянности оглядел телевизионщиков, словно ища их поддержки. Телевизионщики деловито помалкивали.

– Я могу доказать несостоятельность ваших цифр и тестов, можно сказать, не сходя с места, – я отлип от забора и поднял руку.

Головы телевизионщиков синхронно повернулись ко мне. Фильчиков сделал это с некоторым запозданием.

– Вы? – спросил он. – А кто вы такой?

– Учитель. – Я сделал несколько шагов к собранию и замер под прицелами объективов. – И инициатор заявления, которое привело вас сюда.

– Простите, что перебиваю, – прервал меня один из репортеров, неловко вертя микрофон в руках, – но можно ли снимать?

– Нужно, – хмыкнул я. – Именно что нужно.

Я заметил, как на передних панелях камер вспыхнули красные глазки светодиодов, и оттого мгновенно утерял часть бравурной напористости. Мне захотелось куда-нибудь убежать, скрыться от пристальных стеклянных глаз камер. Но я постарался взять себя в руки и прогнать страхи. Бояться поздно, нужно было спасать ситуацию.

Я видел растерянность на лице Степана и неистовое любопытство на лицах телевизионщиков, будто я вовсе не человек, а какая-то неведомая зверушка. Фильчиков, напротив, всем своим видом выражал откровенное недовольство. Возможно, все шло совсем не так, как он планировал – поставить на место зарвавшихся нахалов не удалось, и теперь он пребывал в деловой прострации, судорожно ища выход из сложившейся ситуации.

– Повторите, пожалуйста, кто вы и как вас зовут, – попросил тот же репортер, подсовывая мне под нос микрофон, и мгновенно еще четыре микрофона оказались рядом с моим подбородком.

– Федор Васильев, учитель, – повторил я, засовывая руки в карманы, чтобы не выдать ими невольно нахлынувшего волнения.

– И вы готовы доказать несостоятельность системы образования, не сходя с этого самого места? – репортер ткнул пальцем себе под ноги.

– Ну, не то чтобы готов, но могу попытаться.

– Хорошо, мы вас слушаем.

Я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. Отступать слишком поздно. Нужно было прорываться с боем, и я пошел в атаку.

– Вот вы, – указал я на симпатичную репортершу, притершуюся ко мне с правого боку. – Если не ошибаюсь, вас зовут Софья Мельникова, и вы со второго канала.

– Мельниченко, – поправила девушка, зардевшись. Ей явно польстила подобная известность.

– Прошу прощения, но я вижу у вас в руке листок бумаги.

– Д-да, – девушка смутилась еще больше, повертев в пальцах исписанный крупным почерком лист, и спрятала его за спину, будто устыдилась его, но камеры успели схватить нужный кадр.

– Вас смутил мой вопрос?

– Нет, то есть…

– Понимаю, – кивнул я, – сейчас мало кто пользуется бумагой и ручкой, не желая прослыть ретроградом. Но вам, вероятно, проще излагать мысли именно бумаге, видеть, как они ложатся ровными строчками, оформляясь в законченные идеи.

– Именно так, – согласилась девушка. – Мне нравится писать.

– Многие присутствующие здесь и те, кто смотрят передачу, могут не согласятся с вами. Искусство письма практически утеряно человечеством.

– Простите, но это, по-моему, мое личное дело, пользуюсь я бумагой или компьютером, – девушка возмущенно надула ярко накрашенные губки.

– О, разумеется! Иначе и быть не может, – заверил я. – Но можно я все же полюбопытствую, – и протянул руку.

– Не понимаю, что вы хотите.

– Ваш листок. Я хочу прочесть, что на нем написано.

– Вы в своем уме? Это… это мой рабочий материал!

– Вы меня не совсем верно поняли. Я ни в коем разе не собирал делать его достоянием общественности. Мне всего лишь хочется оценить вашу грамотность.

– Зачем? – еще больше испугалась красотка и на шаг отступила от меня.

– Я же обещал доказать свою точку зрения. Что вы заканчивали, если не секрет? Филология?

– Актерский, – пробормотала репортерша.

– Дайте ему листок, – вклинился в разговор молчавший до того Фильчиков.

– И не подумаю! – девушка взмахнула гривой волос медного оттенка.

– Выполняйте, или я поставлю вопрос о вашей профпригодности!

– Да вы… как вы смеете?.. Кто вы такой?! – по лицу девушки разлилась бледность.

– Девушка, передайте ему листок! – поджал губы представитель Минобра.

– Да пожалуйста! – вспыхнула та, меняя оттенок лица с бледно-розового на красный, и сунула мне в руки листок.

– Вы не обижайтесь, – примирительно произнес я, переворачивая листок как положено. – Я что-то вроде врача, на меня нельзя обижаться. И ручку, если вас не затруднит.

– Свою надо иметь!

– В выходном фраке забыл.

Девушка только фыркнула, протянула мне авторучку и отвернулась, с вызовом сложив руки на груди.

– Так, поглядим, что у нас здесь, – я наскоро пробежал глазами текст, написанный красивым почерком, затем вчитался внимательнее и взялся за исправления ошибок.

– Ну, что там? – нетерпеливо переспросил Фильчиков, нервно потеребив узел галстука.

– Не торопите меня, вы мне мешаете работать, – отшил я его, и тот шумно засопел. Минуты три во дворе Степанова дома висела тишина, нарушаемая лишь шорохом листвы и квохтаньем приблудных кур.

– Ну же! – опять не вытерпел Фильчиков.

– В общем, могу сказать следующее, – оторвался я от листа. – Имеем двадцать четыре предложения, двести три слова. На них приходятся тридцать пунктуационных ошибок – в основном отсутствие запятых или неверное их употребление, пропущено три тире, нет точек с запятой, лишнее двоеточие и его отсутствие. Синтаксис – пятьдесят девять ошибок. С большим трудом могу натянуть троечку.

– Многовато ошибок, – дернул подбородком представитель Минобра, потянув пальцем тугой ворот рубашки. Все-таки камень в его огород. – Как же вы, моя дорогая, работаете на телевидении? – он приблизился ко мне и вытянул у меня из пальцев листок. Пробежал глазами правленый мной текст. Нахмурился.

– А я не статью писала для журнала, а наметки на скорую руку к интервью, – огрызнулась девушка. – Это так, между прочим.

– Давайте не будем ссориться, – сказал я. – Дело вовсе не в ней. Боюсь, беда общая. И