— Это, должно быть, Оуэн. Там есть как минимум еще один, точнее, одна, ее зовут Пола, с большим носом и подбородком как у Дика Трейси.[17]

Мы все еще сидели в «Бам Рэп», и мой собеседник продолжал поддерживать американских производителей ржаного виски, а я перешел на перье.

— На самом деле я не знаком ни с кем из персонала, — говорил он. — И вообще ни с кем из отеля. Я приехал со смутной надеждой уговорить Антею вернуть мне письма, но даже не придумал, как за это взяться. Я не в состоянии предложить ей сумму, которую она выручила бы за них на аукционе, и угрозы тут тоже не помогли бы. Что мне оставалось? Подать на нее в суд? Обвинить в неэтичном поведении?

— Заколоть ее. Отнять письма силой.

— Не мой стиль. Кстати сказать, активные действия вообще не мой стиль. Попасть в отель — едва ли не самый большой подвиг, на который я оказался способен. Дальше я сидел в вестибюле — в парике и очках — и пил ржаное виски, чтобы хватило сил ежедневно созерцать этот мир.

— Я понимаю: оно лучше, чем Мильтон и пиво…

— … докажет, что жизнь справедлива, — закончил он. — Господи, вы-то откуда это знаете? Я вчера вечером проболтался?

— Элис вас цитировала.

— О боже, — вздохнул он. — И помнит все эти годы?

— Вы написали это на подаренной ей книге.

— Я никогда не дарил ей книгу, — фыркнул он. — Книжка у нее была, она постоянно сыпала из нее цитатами, но я точно помню, что не подписывал и не надписывал ей ни одной. Но стихи повторял довольно часто. — Он перевел дыхание. — Вернемся к «Паддингтону». Короче, я сидел и пил — и больше ничего не делал.

— И ходили ко мне в магазин.

— Да. Появилась Элис, я сразу ее узнал. Она же меня в таком виде и не признала. Я проследил за ней и поразился, как ей удалось втянуть вас в это дело. Вы — торговец антикварными книгами, но не только. Как оказалось, вы еще и вор.

— Да, — кивнул я.

— Потом в магазине стали появляться другие люди, и каждого из них интересовали эти письма. Я тоже приходил, удивлялся и ломал голову над тем, что происходит. Вы согласились украсть письма, да? Ради Элис?

— Ради вас, — уточнил я. — То есть чтобы она вернула их вам.

— Это ее версия. И она сказала, что я вам заплачу?

— Она сказала, что ваши возможности ограничены.

— Это правда, и большую часть из них уже поглотил отель «Паддингтон». Тогда на что вы рассчитывали?

— Ни на что, — признался я.

— Ни на что? Вы пошли на это по доброте душевной?

— Видите ли, — сказал я, — я решил, что кое-чем вам обязан. Вы написали «Ничьего ребенка», а эта книга изменила мою жизнь… Послушайте, Генри, кажется, у меня возникла идея.

— Насчет писем? О том, как их вернуть?

— На этот счет у меня тоже есть парочка идей, но сейчас речь не об этом. Я подумал…

— Об убийстве Антеи Ландау? И о том, втором убийстве, которое произошло в вашей квартире?

— Тут я тоже кое-что придумал, но сейчас я о другом…

— О рубинах, о которых вы говорили? Я до сих пор не понимаю, при чем тут рубины.

— Я тоже не совсем понимаю, хотя и тут у меня есть парочка соображений. Но я не о том. Скорее о ваших переживаниях и о праве на достойное вознаграждение за свои труды. А самое главное — о ваших представлениях о том, что называется вторжением в частную жизнь.

— Вот оно что.

— Позвольте мне объяснить. А потом скажете, что вы об этом думаете…

— Не понимаю, — проговорил Рэй Киршман и почесал в затылке. — Те самые письма, за которыми гоняются все кому не лень и из-за которых даже убивают? Я что-то ничего в них такого не вижу. Он педик?

— Не думаю.

— Уверен? А какой нормальный человек будет писать письма на лиловой бумаге? Что это, если не бумага для педерастов? — Он взял в руки листок. — И обрати внимание, сколько раз он даже полстраницы не исписывает! И пишет кошмарно. Сплошные опечатки. Если коп подаст такой рапорт, ему живо шею намылят!

— Хорошо, — сказал я. — То есть ты не потрясен.

— Я потрясен тем, что кто-то готов выложить бешеные деньги за это барахло. Вот что меня больше всего потрясает. Но я буду потрясен еще больше, если тебе удастся разобраться с теми двумя убийствами и я смогу закрыть дело. Не представляю, как это у тебя получится.

— Может, и не получится.

— Может, и не получится, — кивнул Рэй, — но тебе не раз удавались такие фокусы. Взять хотя бы последний случай — прямо кролик из шляпы! Ты даешь мне номер телефона, я выясняю адрес, а потом появляешься ты со стопкой лиловых конвертов в руке. Наверное, ты просто позвонил в дверь и попросил, чтобы тебе их дали?

— Я сказал, что собираю пожертвования для общины. Когда люди слышат такую фразу, — они стараются помочь, чем могут.

— Тебе надо заняться распространением подписки на журналы. Но ты продолжаешь выкидывать трюки, поэтому я оправдываю тебя за недостаточностью улик, правильно это или нет. А когда все это закончится, — заявил он, похлопывая по стопке лиловых конвертов, — когда все закончится, мы с тобой поделим пирог — ровнехонько пополам.

— Как в аптеке.

— Как всегда. Так что в остальном я тоже полагаюсь на тебя, Берн. Если ты отыщешь убийцу — это шикарно. Если нет — значит, мы ограничимся деньгами. В общем, тоже неплохо.

— Вот, — сказала Кэролайн. — Готово. Что скажешь?

— По-моему, хорошо, — ответил я. — Даже не знаю, как тебя благодарить.

— Да, — сказала она. — Тебе придется поломать голову. Потому что хотя выглядит это почти забавно, все-таки полная чушь. «Эх, юный песик в чащобе дрожит — лисица из мафии съесть не шутя грозит». В чем смысл этого бреда? Разве что в нем использованы все буквы алфавита.

— По-моему, смысл именно в этом.

— Кроме того, это дискредитация собак, я никогда не слышала ни о чем подобном. Лисы обычно стараются держаться подальше от собак. Они не понимают шуток. Может, лучше наоборот?

— «Эх, юная лисица в чащобе дрожит — пес не шутя съесть грозит»?

— Кажется, один раз я так и напечатала. Там еще одно предложение было со всеми буквами алфавита — что-то насчет убрать в чемодан шесть фляжек виски, но эту тему я не хотела бы затрагивать. Как бы то ни было, Берн, надеюсь, ты счастлив.

— Удовлетворен, — сказал я. — Счастлив я буду, только когда все это закончится.

Разговор происходил на следующий день после моей задушевной беседы с пожилым глиняных дел мастером с серебристой бородкой. Я находился в своем магазинчике, хотя не продавал и не покупал книги. Я продолжал заниматься дрессировкой кота, бросая ему комки из лиловой бумаги. Не уверен, различают ли кошки цвета и имеют ли они для них значение. Бросался он на них с такой же жадностью, как прежде на белые.