— Ну, сосед, у тебя товар, у меня купец!.. Как говорили в старину! — сказал Егор, косясь на девушку.

Катя быстро затянула платок и прыжками кинулась в забой.

Егор вынул большую бутыль китайского спирта.

— Ты че, сватать ее хочешь? — спросил матрос.

— Да, видишь, сватовство по всей форме…

Егор налил спирт. Федосеич долил в обе кружки воды.

— А че ее сватать! Берите так, — сказал он. — Они с Васькой уж год живут как муж и жена… Я думал, ты знаешь… Приданого дать не могу. Вы как хотите ее взять — навсегда или на время?

— Вася женится на ней. Приедет поп и обвенчает…

— Слава богу! Давай неразведенного по такому случаю!

— Давай! — сказал Егор. «Работать так работать!» — решил он. — Пусть пока и живет у нас! Люди и так думают, что невестка наша.

— Да она только эту ночь и не была в балагане! — сказал Федосеич. — А я все один… Она с отцом приехала, а отец сразу напился. А ей стыдно за меня… Отец работает — потеет и ей видно… Я понял, вы ей милость оказали. Трудно мне, а дочь старается. Васька пришел и помог… А она видит — отец сел на бревна и не может отдышаться… Тогда я этот участок брошу или продам кому-нибудь и уйду… Я к тебе не пойду в артель, у меня силы не хватит равно работать с тобой, слаб я. А раньше… Пшел наверх… И пошел по вантам… Бежишь, как кошка… Море ревет… А я пойду в чужую артель… Мне бы лучше с китайцами работать… У меня есть тут приятель-китаец, я к ним пойду. Они легче, поджаристей, слабей расейских, но старательней и терпеливей и могут дольше работать. Они меня к себе возьмут. Я там дело найду по себе… Они снаружи добрей, как азиаты, и веселые тоже бывают. А если не понравится, то зарежут или отравят.

Егор ничего не сказал, но пьянел и слушал сумрачно, сознавая всю запутанность тяжелой людской жизни. Федосеич чувствовал, что Егор все понимает, что он бы и его взял охотно в свою артель и терпел бы…

— Гулять не будем! Мы тот год отгуляли с твоим Васей… Значит, он не обманул. Значит, кузнецовская порода еще не вывелась. Быстро порода в людях переводится! Если они будут жить хорошо, тогда еще погуляем после… Будет свадьба на прииске! А пока у меня китаец есть знакомый, и я уйду.

— Да пусть уж тогда их артель и моет на твоем участке.

— Ну это посмотрим… Может, и допущу их, пусть моют, меня не покинут. Прокормят… Я с них за этот участок возьму. Ну, да бог с ними, с участками, с золотом… Я смотрю, ты роешь землю, а ищешь не золото… Тяжелая твоя судьба! Сам ты себе тяжелую дорогу выбираешь. Трудно, брат, это. На всем свете есть такие люди. Кто сам ищет, кто бога просит, а кто объясняет, если философ. Я смотрел, как ты Студента слушал… А где же мы будем ребят наших венчать?

— А зачем венчать? В Сибири годами живут невенчаны, где нет попа. Зимой обвенчаем их дома.

У Федосеича совсем отлегло на душе.

— А мне с китайцами лучше. Я пью, а они ведь не пьют. Зато я их опиум не курю. А они все курят и так же, как я, больные потом этим своим дымным алкоголем. А я пробовал, но не могу никак привыкнуть.

— Водка лучше?

— Конечно, водка ли, спирт ли, а так не изнуряет. Опиум у них тоже привозной, не сами придумали… А Никита не сердит на тебя?

— Не знаю. Нет, наверно. За что ему сердиться?

— Конечно! Пусть он спасибо скажет. Тебе от общества возместят весь ущерб за твое президентство!

— Кому какое дело! — ответил Егор.

— Ты им богатство дал. Вчера это все признали! А сын у тебя… Вот бы его во флот определить… Там таких любят.

Егор пришел поздно, и деревья покачивались в его глазах, хотя и ветра не было. Он сказал Ваське, что все хорошо. Он подумал, что, кажется, стал настоящим приискателем по всем старательским понятиям.

Камбала терпеливо ждал отца, сидя на корточках. Он молчал и казался удивленным.

— Что же это ты мне не сказал, что Василий тут жил с Катериной, как с женой? — спросил Егор.

— А че говорить? — ответил Сашка.

— А разве хорошо?

— А че плохого? — вскочил Камбала. — Жил с бабой — хорошо! Че говорить? Надо — сам скажет! Че, беда, што ль? Ведь не беда! Пусть живет! Разве плохо? Ты бы отказался?

— Тьфу ты!

— Че? Конечно! Не правда, што ль? Я прямо сказал, че тут плохого? Зачем сердиться? Не брал бы! Зачем брал? Тьфу!

Камбала рассердился и ушел. Татьяна в своем балагане что-то рассказывала Федору и покатывалась со смеху. Васька ушел. Егор сидел в одиночестве за пустым столом. Комары кусали его беспощадно. «Век живи, век учись, — подумал он, — дураком помрешь!»

Ксенька прибежала утром. Она принесла горячий каравай. Разговаривать с ней никто не стал. Потом Ксенька побежала к Федосеичу, отнесла горячих лепешек.

— Че у тебя дочь, ссорилась, што ли, с мужем? Почему от них уходила?

— Я ей велел, и ушла! — ответил Федосеич. Сегодня матрос выпил воды и стал опять пьян.

— Как это ты ей велел?

— Так и велел. Я отец. Я плавал и помнил дите. Теперь пусть послушается…

— Да разве можно от мужа?

— Можно…

— А они ведь венчаны живут?

— Венчаны! — ответил матрос и, с презрением оглянув Ксеньку, добавил: — Под елкой! А ты сама… иди-ка… Ведь ты баба… Хоть и гренадер, и есть же у тебя слабость…

— Да ты что это? Старый, да как тебе не стыдно!

Ксеня поспешно зашагала прочь большим солдатским шагом, испуганно оглядываясь.

Федоссич зло захохотал.

— Все равно ославлю! — хрипло закричал он. — Я те…

Егор пошел по ручью в узкую долину, которая круто подымалась вместе с лесом в тучные сопки. Их вершины темны и отчетливо вырезаны в летнем небе.

Испил воды, вошел и набрал ведра. Постоял и послушал. Прииск еще спал. Ручеек уж не журчал, а шумел, в горах начинали таять снега. Может заиграть река, забушует, заполнит всю долину и вынесет вон весь прииск, всех без разбора, со всеми грехами.

У поворота под обрывом пахло сиренью. Всю весну словно бы ничего не замечали вокруг, кроме ели да лиственницы с березой, изредка еще попадался акашник. Откуда ни возьмись, белая сирень потянула с обрыва толстые махровые ветки.

Брат Федя вылез из-под полога.

Егор поставил воду у печки, сбитой из сырой глины подле палаток. Пошел в забой, стал кайлить, чувствуя, как оживает тело.

Василий с Катькой еще спят. А сирень цветет, ручей журчит, и отец работает. Пусть, пока глупые. Егору казалось, что они походили во всем друг на друга, даже руки и ноги у них одинаковые. Оба быстрые, ловкие. И счастливые. Даже пьяный Катькин отец мил сердцу, что вырастил такую дочь. Здоровая матросская натура. А чувствуется в ней хорошая порода.