— Жеребцов торгует!

— Продаст!

— И купит!

— А где же Егор?

— А Егор Кондратьевич робит у себя в забое, — отвечал сверху Илья. — Ему до этого дела мало!

— Как?

— Он не хочет!

Народ тревожно загудел.

— Гляди, они тут спорят, а мы теряем время… А человек работает!

— На десять тысяч рублей убытку за день по прииску с этим разговором! Давайте скорей!

— А он, может, и знать нас не хочет, обиделся…

— Нет, давайте его уговорим.

— Вот это по справедливости! Хорошо, что мы и не видим его, а выбрали! Так лучше. А то узнаешь и не захочешь его над собой! — говорил старовер.

— Незнакомого мужика?

— Да-а… Какие сравнения, кто же своих выбирает!

— Лучше без власти! — сказал какой-то человек. — Всякая власть вредна!

Это новичок. У него широкое смуглое лицо и крупные белоснежные зубы, как у негра. Его черные яркие глаза косят в разные стороны, кажется, что они разъехались на жестких широких скулах как тесанного топором лица. Он в темной накидке и в пальто.

— Ты че, политичка? — спросил его китаец.

— … Теперь второе дело. Нужен налог на нужды общества, — продолжал Голованов. — Каждый добровольно внесет десятую часть своей добычи. Если тут не обойдется без обмана и если кто захочет утаить, то накажет всех и себя очернит и опозорит. Также надо завести полицию. Нужно выбрать помощника полиции.

— Это Камбалу! — крикнули сзади.

— Камбалу! Камбалу! — единодушно загремела толпа.

— Каждый должен подчиниться, как решил сход, или должен уйти с прииска, если не может исполнить общественного решения.

Старик снял шапку и стал читать молитву.

Солнце ярко высветило деревья со свежей молодой листвой, а сквозь их вершины уже чернела грозовая туча.

Илья спрыгнул с огромной высоты, со своей ветки, и как ни в чем не бывало пошел к берегу.

— Как он ноги не поломал? — удивились старатели, расходясь.

— Это человек — железо. Как пружинный…

— А Голованов-то какой честный, — говорил Пахом, когда все расходились. — А вот, сказывают, его хотели подчернить…

— Как не честный! Дипломат! Он честностью большие деньги зарабатывает. Даром тебе тоже честным никто не будет!

— Да, говорит, дом свой в Благовещенске. Мещанином стал….

— А сам откуда? — осведомился курянин.

— Не знаю… С Дона он будто, из казаков, или из Астрахани.

— Из Астрахани? Их сюда привезла казна, чтобы осетров ловить учили население!

Федосеич поехал на свою сторону. Он шел мимо кузнецовского участка, не глядя на Егора, вокруг которого толпился уже народ, и грубо крикнул:

— Катька, иди домой, живо на свой участок! Хватит на чертей батрачить, на кулачье! Заразы, стыда у них нет!

Ксенька, уже вернувшаяся с выборов, разводившая огонь в очаге подле палатки, поднялась во весь рост, растопырила локти, как птица, собиравшаяся взлететь, и лицо ее со вздернутым носом выразило изумление. До сих пор она полагала, что Вася и Катя давно женаты.

Катька побежала к отцу. Вася хотел ее задержать, но она отвела протянутую ей руку и с обидой посмотрела в его глаза.

Чуть свет Тимоха пошел вычерпывать воду из большой лодки, чтобы ехать на другую сторону к своему президенту.

Присев на корточки и подняв доски настила, Силин стал выгребать краем чумашки грязную воду с сором.

Как дюны, разбитые прибоем, навалены вдоль берега утрамбованные недавними дождями груды отвалов с галькой. Из-за них появились две подпрыгивающие шляпы, а между них торчащая вверх кайла. Вскоре Тимоха увидел, что к нему идет Никита Жеребцов, а за ним плетется с похмелья серый, как осенний мох, Котяй Овчинников с кайлой на плече.

— Давай я тебе пособлю лодку перевернуть, — сказал Никита, — а то, как гиляцкая старуха, сидишь и черпаешь.

Тимоха не обиделся. Но явился Никита не вовремя. Тимохой владели в это утро какие-то неприятные предчувствия, он как бы только сейчас начинал сознавать, какую тяжкую обязанность берет на себя, и что все это дело далеко не шуточное, и работать-то теперь на себя не придется. Ему хотелось вот так в одиночестве посидеть и подумать, спрятавшись за каким-нибудь завалом.

— Вытаскивать такую махину! — сказал он.

Никита схватил лодку за борт и, как бык, попер ее на песок. Положа руки на другой борт, Тимоха пособлял ему вполсилы. Убрав кайлу с плеча наземь, стоял в стороне Котяй, длинный, как коломенская верста.

Вчера приятели повесили носы после своего провала на выборах.

— Что же ты! — сказал Никита, явившись с Котяем к Голованову. — Эх, президент! Обмишурился! Промашку дал!

— Не рискнул? Ну? — допытывался Котяй.

— Справедливость! — певуче отвечал Голованов.

«Уклоняется!» — думал Жеребцов.

Никита решил убраться с прииска и опять торговать с инородцами. Среди деревенских на Утесе он был самым богатым, его все уважали и слушались. Он будет торговать и с этим прииском, пошлет сюда баты, станет драть со старателей впятеро дороже, чем с гольдов. Он сказал, что вот-вот на прииске начнется голод, а за ним и цинга. Городилов возразил, что на приисках на Амуре еще не бывало, чтобы оголодали старатели. Это не в хребтах.

Затаил Никита зло и на очкастого, который сплоховал под конец выборов. Разбирала досада и на Тимоху Силина. О Егоре он не думал.

Замысел Никиты не удался, и уральцев он не смог расколоть и выпроводить. Хотелось уйти, мыть не хотелось. «Да я и не умею! Что тут? Если мыть самому, то доход невелик!»

С горя Жеребцов залез вчера в штольню, чтобы никого не видеть и немного поразмяться. Вскоре он выскочил обратно, словно его там ужалила змея. Лицом к лицу Никита столкнулся с Камбалой.

— Это что такое?

Камбала взял в руки два самородка.

— Хорошо! — сказал он. — Счастье тебе!

Никита расплылся от радости во всю рожу.

— Это тебе бог дал утешение, чтобы не сердился! — ласково сказал подошедший Голованов.

— Зашел бы к нам! — сказала Никите какая-то бабенка.

Сразу набежал народ, все удивлялись. Не Никита теперь завидовал, а все завидовали ему.

Сегодня Жеребцов поднялся чуть свет и, рассудив, что вчерашняя находка принесла ему больше выгод, чем вся его торговля, решил не уезжать с прииска. Он опять пошел к штольне в надежде разбирать дальше найденное гнездо.

— Эх, Тимоха! — сказал Никита с укоризной, когда лодка была перевернута и сдвинута обратно в воду. — Все же ты подвел!