мне, в полутьме, свернувшись калачиком. По-моему, она плакала. Слабый свет, проникавший снаружи сквозь двойные занавеси, ласкал ее тело, которое в этот момент показалось мне более желанным, чем когда-либо. Я осторожно вошел, закрыл за собой дверь. Снял обувь. Сегодня мне не помешает дырявый носок: какое облегчение! Я лег рядом, не прикасаясь к ней, более того, оставив между нами промежуток примерно в полметра. Это было так называемое «почтительное расстояние». А главное, это был последний отрезок пути, который мне предстояло пройти до конца. После тысячи километров он должен был показаться мне смехотворным, но нет – он все еще оставался непреодолимой пропастью. Она не шевельнулась, как будто не заметила моего присутствия. Хотя не могла не слышать, как я вошел. Она больше не плакала. Может быть, заснула. А может быть, нет.

Наверно, никогда еще я не чувствовал себя таким неуклюжим. Мне захотелось погладить ей волосы, но рука на полпути застыла в воздухе: я передумал, решил, что это неудачная идея. Я умирал от страха. Мне казалось, что в это мгновение я ставлю на карту жизнь, ничто уже не будет прежним, когда я выйду отсюда – или победителем, получившим в награду поцелуй, или побежденным, отвергнутым, с разбитым сердцем.

Это было как в романе «Красное и черное», который мы проходили на уроках французского, когда Жюльен Сорель хочет взять за руку мадам де Реналь: сначала она отнимает руку, но он проявляет настойчивость, и наконец она сдается. Надо было броситься в атаку. Но я боялся все испортить, и это меня останавливало. Вдруг она рассердится и скажет: да что это на тебя нашло, за кого ты меня принимаешь, у меня такого и в мыслях не было, ты меня ужасно разочаровал, не хочу больше тебя видеть. Лучше умереть, чем услышать это от нее. Я предпочел бы, чтобы мы остались друзьями. Просто друзьями, уже это было бы потрясающе, главное, не потерять такую возможность, твердил я себе. И так и лежал не шелохнувшись. Она тоже.

Моя собственная пассивность угнетала меня, я съежился и повернулся к ней спиной. Не могу передать, в какой я был панике. Но тут случилось невообразимое. Я почувствовал, как она шевельнулась, придвинулась и осторожно прижалась ко мне, ее грудь касалась моих лопаток, руки обнимали за талию, нос щекотал затылок. Это было дивно. Изумительно. Не могу передать, как сильно у меня забилось сердце. Мне бы чувствовать себя счастливым, ведь я никогда еще не был так близок к моей мечте, а я вместо этого испугался еще больше. Но ведь она сделала шаг мне навстречу, и я должен был сделать следующий, чем бы это ни кончилось. Я знал, что сумею, только мне нужно было еще несколько секунд, чтобы собраться.

Я чувствовал тепло ее тела, ее ровное дыхание, ее руки на моих бедрах – как долго я ждал этого. Мне захотелось плакать. Секунды шли, а я все еще был не в состоянии пошевелиться. Я неслышно дышал, пытался взять себя в руки и встряхнуть, как говорит моя мама. Вначале я представил себе движение, которое должен был сделать, и мысленно разложил его на составляющие: медленно перевернуться на другой бок, чтобы оказаться лицом к лицу с ней, бережно обнять ее. Затем, если она не захочет высвободиться, найти ее губы и запечатлеть на них самый нежный, самый деликатный, но и самый жгучий поцелуй, какой когда-либо дарили девушке. А потом еще один. И еще. А дальше – посмотрим. План казался вполне приемлемым. Простым и эффективным. Оставалось только положиться на высшие силы и приступить к действию.

Но в тот момент, когда я наконец решился, она вдруг резким движением отодвинулась от меня, встала, и я услышал, как она выходит из комнаты: все это случилось за долю секунды, словно заранее спланированный побег. Меня охватило чувство беспомощности, ужаса, отупения, как от тяжелой утраты. Я подумал, что она может вернуться, но время шло, а ее не было. Я упустил свое счастье. Было несколько мгновений, когда ей как будто хотелось поцеловать меня, но потом она явно передумала. И произошло это с невероятной быстротой. Как в финале чемпионата мира, когда в последний момент мяч попадает в штангу, раздается свисток арбитра – и все, твоя команда проиграла. А тебе остались только глаза, чтобы плакать.

Наконец я встал и вышел из комнаты. Прошел по длинному коридору до кухни, где никого не оказалось, и продолжил путь до гостиной. Полин была там, она сидела на диване, а перед ней стоял ее отец. Они разговаривали, но, увидев меня, умолкли.

– Папа, позволь представить тебе Эмиля, моего друга по лицею.

– Добрый день, – бросил он, едва взглянув на меня. – Добрый день, месье, – пробормотал я: мне было очень не по себе.

Я двинулся к нему, чтобы пожать руку, но он явно не собирался ее подавать; я передумал и вернулся назад, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Даже без дирижерского фрака отец Полин выглядел внушительно, чтобы не сказать пугающе. От него исходила какая-то нескрываемая, леденящая враждебность, словно от супергероя, который замораживает вас, просто ткнув пальцем в вашу сторону. В подобных ситуациях я инстинктивно пытаюсь произвести хорошее впечатление, даже рискуя навредить себе. Поэтому я улыбнулся так широко, как только мог.

– Я был в воскресенье на концерте, это было потрясающе.

– Вам нетрудно угодить, – ответил он, подняв глаза к небу. – Я всегда охотно берусь за образовательные проекты с участием молодежи, вначале я полон энтузиазма… А в результате музыка не приобретает ничего нового, и это еще мягко сказано.

– Ты слишком требователен, папа.

– «Слишком требователен»? Надеюсь, ты шутишь? Это было чудовищно. Каждый играл как хотел.

– Приятно слышать.

– Перестань принимать это на свой счет, я ведь говорю об оркестре в целом.

– Я тоже играла в этом оркестре, если ты не заметил. – Но ведь из ансамбля нельзя выделить какую-то его часть. Дорогая, тебе пора перестать чувствовать себя центром мира.

– Каждый из нас – в центре своего собственного мира, иначе не получается, – сказал я, чтобы вступиться за Полин.

Оба с удивлением взглянули на меня, как будто я украл частицу их ссоры.

– Твой друг философ, – с надменным видом заявил отец Полин.

– Ясное дело, ведь он на отделении математики.

Его лицо неожиданно прояснилось.

– А вот это замечательно, молодой человек!

– Спасибо, – растерянно ответил я.

– Вот увидите, у ног математиков скоро будет весь мир. Я постоянно твержу это моей дочери, но она влюблена в литературу.

Сказав это, он вышел