– Конечная, все выходим! – приказал папа. Дальше мы пошли по тропинке из мелкого белого гравия. Это было кладбище средних размеров, расположенное на самой окраине города, там, где кончаются поля и начинаются дома. Покойников устраивают туда, где находят место. У ворот, вырисовываясь на фоне лазурного неба, росло несколько деревьев, под ними стояла сторожка. Кипарисы зашелестели на ветру – это один из моих любимых звуков, похожий на легкую дрожь, – но его перекрыл голос моего отца, серьезный и взволнованный:

– Я хочу вам что-то показать.

Фабрис, казалось, нисколько не удивился. А я был совершенно не в курсе.

– Кто-то умер? Кто-то, кого мы знаем?

– Да, кто-то умер, – подтвердил папа. – Но это случилось очень давно. И ты не знал ее.

Он постучал в дверь сторожки. Открыл старик-итальянец, я различил его силуэт в дверном проеме. И, о чудо, он позволил папе войти. Следом вошла мама. Наташа побоялась выходить из машины. Фабрис подошел ко мне и прошептал на ухо:

– Наверно, речь о его матери, по-моему, она умерла в Италии.

– Папина мама?

– Ну да. Иными словами, наша бабушка.

Родители все не выходили из сторожки, и мы с братом вошли туда. Это был маленький каменный домик: войдя, мы ощутили приятную прохладу. Сидя за длинным столом, сторож, которому на вид было лет сто пятьдесят, перелистывал толстый гроссбух, исписанный от руки. На каждой странице были имена и фамилии, очевидно покойников, потому что в конце соответствующей строки стоял номер могилы. Имен в книге было без счета.

– Scusi, ma non vedo niente[25], – хриплым голосом произнес старик, энергично качая головой. Если в теле этого маленького, щуплого человечка и содержался какой-то запас жира, то только на волосах. Сторож носил очки с толстыми стеклами, но, похоже, это не помогало: видел он совсем плохо. Казалось, бедолага вылез из могилы, одной из тех, которые так доблестно охранял. Просить его найти французскую фамилию в книге, исписанной от руки по-итальянски, – это была не самая удачная идея. Но альтернативы у нас не было. В смысле, у меня не было: а папа сразу же предложил «план Б».

– Мы разделимся и осмотрим каждую аллею кладбища. Ищите на надгробиях надпись «Ида Шамодо». Она здесь, я уверен. Или «Ида Толедано»: возможно, она хотела, чтобы ее похоронили под девичьей фамилией.

Капризничать в такой момент было не с руки, и мы отправились на поиски могилы моей бабушки с отцовской стороны, которой мы никогда не знали, которая умерла в сорок три года при таинственных обстоятельствах, которая вышла вторым браком за итальянца и уехала с ним, очевидно, сюда, в Венецию, бросив моего папу, в то время двадцатилетнего парня, одного в Париже. Вот и все, что мне было известно: папа крайне редко говорил на эту тему. Я никогда не думал о том, что у бабушки где-то должна быть могила, которую мы всей семьей можем навестить. Мы в День поминовения не ездим на кладбище, мы печем блинчики. Даже Наташа решила принять участие в наших поисках: это было похоже на охоту за сокровищами, правда, без сокровищ, но не менее захватывающе. Разумеется, почти все фамилии на надгробиях были итальянские, но я заметил две или три английские, а может, немецкие, и еще какие-то иностранные фамилии, но я не смог бы сказать, из каких стран были эти люди. Каждый из нас искал тщательно и методично, надеясь, что именно ему удастся найти бабушкину могилу. Папа шагал не так тяжело и размашисто, как обычно, чувствовалось, что он нервничает, что он не уверен в себе. По-видимому, он никогда не бывал здесь, иначе бы вспомнил, где похоронена бабушка Ида.

Вскоре нам пришлось признать очевидное: найти бабушкину могилу было невозможно. Мы собрались в центре главной аллеи и подвели итоги: никто ничего не нашел.

– Наверно, мы пропустили ее могилу, она точно должна быть здесь. Недавно я опять получил письмо с кладбища с требованием заплатить за аренду участка, я перевожу им деньги каждые пятнадцать лет.

– Но ты никогда не говорил мне об этих расходах, – удивилась мама.

– Не беспокойся, это тебе не Франция, у нас с людей три шкуры дерут, а здесь цены вполне доступные.

– Даже если цены невысокие, вы не должны платить неизвестно за что, это никуда не годится, – заметила Наташа: ее здравый смысл всегда оказывался кстати.

– Совершенно верно! – Мой отец приходит в восторг, когда его поддерживают, ведь это бывает нечасто. И, надо сказать, не всегда по его вине.

И тут к нам подошел старик сторож. На ходу он что-то бормотал, однако на таком расстоянии ничего нельзя было разобрать. Но поскольку он беспрерывно повторял одно и то же, а расстояние все время сокращалось, в какой-то момент мы, наконец, поняли.

– Fossa commune! Fossa commune! Fossa commune, signore![26]

И он показал нам на дальний конец аллеи, с левой стороны. Папа взглянул на старика, и я увидел у него на лице смятение, какого не видел еще никогда.

– Ида Шамодо – в общей могиле? Вы уверены?

– Si, si, signore, certo! Fossa commune! Fossa commune![27]

Как бы мне хотелось, чтобы он перестал без конца повторять эти два слова: если бы он осыпал моего отца самой грязной бранью, это произвело бы менее гнетущее действие. «Общая могила» звучит как пощечина, даже для тех, кто привык к такому. Опустив голову, сгорбившись, папа знаком велел нам следовать за ним.

Мы дошли до захоронения, которое по размеру было значительно больше остальных – да и как иначе, если покойников там было несколько. Мы остановились, смущенные и взволнованные: как-то странно сознавать, что бабушка похоронена в общей могиле. Возможно, для людей, всю жизнь страдавших от одиночества, такой вариант имеет свои плюсы: им будет с кем провести вечность. Впрочем, кроме меня, никто не находил в этом положительных сторон. Часто супругов хоронят вместе, но это не то: в общей могиле покойников должно быть по крайней мере трое.

Здесь не было ни надгробия, ни цветов, ни даже простого столбика с именами похороненных. Короче, это место было даже мрачнее, чем остальное кладбище. Папа, казалось, был в отчаянии.

– Он убил ее и даже не захотел оплатить ей могилу.

– О ком ты говоришь, папа?

– О ее капрале. Он вышла вторым браком за парня из Иностранного легиона. Он был пьяница и зверски избивал ее. Она и сама пила, да, она не была идеальной и безупречной.

Мама промолчала: любые комментарии в такой момент были бы неуместны.

– А может, у