Дайнека вернулась домой и пошла на кухню, чтобы вымыть посуду. В этот момент зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, она улыбнулась.

– Слушаю, папа.

– Людмила, у тебя все в порядке?

– Только что был Крюков.

– Он ушел?

– Да.

– Значит, едем?

Она удивилась:

– Куда?

– В Большую Кисленку, к твоему старику.

– Едем!

– Тогда выходи.

– Ты уже здесь?

– Жду тебя в машине в нашем дворе.

– Бегу!

* * *

К трем часам они проехали Тверь. Из Москвы выехали после обеда, поэтому отец гнал машину. Дайнека сидела рядом и не отвлекала его от дороги. Скорость, на которой шли, не допускала каких-либо разговоров.

Внезапно ей в голову пришла мысль: отец намеренно избегает общения, опасаясь нежелательных объяснений. Она искоса посмотрела на него и отметила в его лице признаки недовольства. Было заметно, что его что-то мучает.

Дайнека задалась вопросом: не та ли щекотливая ситуация у соседской двери была этому причиной? Что связывает Нину с ее отцом? Предположение о любовной интрижке была отринуто как противоестественное. Однако, поразмыслив, Дайнека решила, что Нина в роли отцовской жены ее бы устроила. Избавиться от Насти и Серафимы Петровны было ее непреходящим желанием.

И все же каким-то внутренним женским чутьем она понимала, что дело не в том и причина его переживаний намного серьезней.

По дороге тащились вереницы грузовиков. Они, как упрямые ослики, тянули свою поклажу. Вдоль трассы стояли безжизненные полузаброшенные деревни. Казалось, именно она, эта напряженная трасса, забирает из них жизнь и уносит ее в какое-то другое, благополучное место.

К четырем проехали Торжок, он остался невидимым слева по борту. Судя по навигатору до Большой Кисленки осталось четырнадцать километров.

К слову сказать, эта Кисленка, вопреки заявленному размеру, оказалась на удивление маленькой. Проезжая мимо белой таблички с надписью «Б. Кисленка», отец чуть притормозил. На въезде в деревню стояло несколько сгоревших домов. Потом два заколоченных с провалившимися крышами и косыми заборами. Вдоль дороги и во дворах все было завалено мусором: пакеты, пустые банки, бутылки. Здесь же стояли ржавые транзитные фуры. Дайнеку охватило страшное понимание того, что жить в таком антураже – жуткая жуть.

– Будто Мамай прошел. – Это была первая фраза, которую сказал ей отец за все время дороги.

По адресу, который был им нужен, стоял приличный жилой дом. Молодая женщина во дворе снимала с веревки мерзлое белье.

– Здравствуйте, – обратилась к ней Дайнека. – Прохор Федотыч в этом доме живет?

Та улыбнулась.

– В этом. А вы кто?

Дайнека не нашлась, что ответить. В разговор вмешался отец:

– Нам нужно с ним поговорить.

– Тогда проходите…

У входа в дом они тщательно вытерли ноги, хоть грязи на них не было, скорее из уважения к чистоте, которая царила внутри.

– Дед! – крикнула женщина и бросила пахнущее морозом белье на диван. – К тебе пришли, выходи!

В дверях комнаты появился крепкий старик. Пустой рукав фланелевой клетчатой рубашки был заправлен под брючный ремень.

– Прохор Фетотыч? – Дайнека смотрела на однорукого старика. Потом тихо спросила: – Прохор и Проня – это вы?

– Я даже не мечтала найти вас. И уж тем более с вами поговорить. – Дайнеку переполняло чувство восторга. – Я читала про то, как вы любили Манечку.

– В книжке? – Прохор Федотович посмотрел на нее сквозь очки. Взгляд у него был добрым-добрым, глаза – синие-синие. И морщинки вокруг глаз светлые, будто незагорелые. – Я тоже читал. Только давно. Все там – вранье.

– А где сейчас Манечка?

– Не знаю, – сказал он.

Вячеслав Алексеевич сидел чуть в стороне, предпочитая слушать и наблюдать. Дайнека беспомощно оглянулась, и он понял: ей нужна помощь.

– Эта женщина, героиня, описанная в романе «Земная правда», жива? – спросил он.

– Вряд ли, – ответил старик.

– Значит, она умерла?

– Это мне не известно.

– Если не ошибаюсь, вам девяносто шесть?

– Столько не живут? – спросил старик и, усмехнувшись, заметил: – А я – жив и пока на своих ногах.

К разговору подключилась Дайнека.

– Из романа можно понять, что вы поженились.

– Нет. Манечка ушла.

– Куда? – оторопела она.

– Не знаю. Собрала сына, вещи и ушла из села.

– И вы не знаете, что с ней стало?

– Никто не знает. Больше ее не видели.

Вячеслав Алексеевич и Дайнека переглянулись. Старик продолжил:

– Я ее искал. Потом понял: она ушла от меня, потому что я был ей не нужен.

– Как же так…

– Что? – Старик приложил руку к уху.

– Вы ее сильно любили? – повторила она чуть громче.

– Любил больше жизни. – Старик на мгновение задумался. – А когда узнал про ее жизнь, полюбил еще больше.

Дайнека спросила извиняющимся, виноватым тоном:

– Можете рассказать?

– Ее жизнь? Что же не рассказать… Дело-то прошлое… Жизнь прошла. Бояться мне некого.

– Вы ездили с ней в Чистовитое?

– Привез ее, высадил и уехал в Покосное.

Дайнека кивнула.

– Но ведь потом вы вернулись?

– Посмотреть, как она живет. Пошел вместе с ней к матери того парня, которого зарубили перед самой их свадьбой. Думал, сынок Манечкин от него. Кто ж знал, что оно так обернется… Пришли, а та на Манечку с топором. Кричит, дескать, я все знаю. Ты, говорит, виновата, из-за тебя Митька мой помер. Я еле ее отбил, а утром увез с сыном в Покосное. Оттуда отправил в Муртук. – Старик снял очки. – Задело это меня сильно. За живое задело. Манечку я знал… За что ж на нее с топором? Отправил их с сыном домой, а сам – обратно в деревню. Пришел к той старухе, что на Манечку кинулась, сел и говорю: ну, рассказывай, старая, все как на духу. Никуда не уйду, пока все не выложишь. Она меня прогонять…. Я – сижу. Соседей, говорит, позову… Я – сижу. Она ни в какую. Тогда я ей говорю: ты, старая, жизнь прожила, а Манину жизнь заедаешь. Пошто на девчонку кинулась?

– Рассказала? – не утерпела Дайнека.

Старик обхватил голову руками.

– Ой, что тут началось! В кино не увидать, в книжках не прочитать. Она заплакала и давай говорить… В тот день, в аккурат перед свадьбой, когда Митя, сынок этой старухи, в баню пошел, к ним во двор залезла Хохлиха. Ее в деревне ведьмой считали. Повадилась она лазать через забор, коров соседских доить. Залезла Хохлиха во двор, прокралась в сарай, а в бане Митя с кем-то ругается. Прислушалась у двери – там такой разговор… Митя кричит: «Ты пошто Маньку спортил! Баб тебе не хватат?»