Хоть и жил Проня отдельно, а в клуб пришли вместе, втроем, будто семья. После танцев под гармонь вышел Дед Мороз и стал раздавать детям подарки, конфеты в цветных фантиках – невиданное богатство. Митенька принес их матери и спросил, что ему делать. До сих пор он ел только подушечки. А здесь – в красивых бумажках.

Всех пригласили в зал, где в президиуме поставили стол с зеленым сукном. Вначале выступила леспромхозовская культбригада: пятеро девчат и один гармонист, слепой парень в черных очках, бывший танкист. Хором спели две песни, потом завели частушки, продернули нерадивых работниц, в том числе литовку, которая работала в Манечкиной бригаде:

Снабойтие Казимира

На работе все мудрит,

Две залыски в день прочешет.

А как будете платить?

Взрослые смеялись и переглядывались, смотрели на Казимиру. Та, смущаясь, краснела. После концерта стали награждать передовиков леспромхоза. В президиуме сидели руководители, приезжее начальство из района и области. В первом ряду – плечистый мужчина с русыми волосами, зачесанными набок. Он кого-то искал глазами, перебирая всех, кто был в зале. Наткнувшись на Манечку, чуть покраснел и тут же отвел глаза.

Манечка тоже его заметила, а заметив, больше на него не смотрела. И когда ее вызвали получать ценный подарок, втянула голову в плечи и наотрез отказалась идти. За нее вышел Проня.

Вечером после собрания к Манечке зашел их чистовитинский мужик, с которым она передавала гостинцы. Вручил записку и тут же ушел. Манечка развернула, по почерку поняла, что писал ее брат. По словам сообразила – ему диктовала мать, сама-то она писать не умела. В записке прочитала слова:

«За Проню не выходи. Прокляну».

Из квартиры на третьем этаже, где велись съемки, несли аппаратуру, мебель и ящики с уже ненужными костюмами и реквизитом. Дайнекино сердце переполнялось ностальгическим сожалением, что этот этап ее жизни заканчивался теперь, когда было и без того плохо. Топот над головой уже не вызывал в ее душе ни одной положительной эмоции.

– Так грустно, – прошептала Дайнека.

Она сидела на подоконнике и смотрела во двор, где рабочие затаскивали поклажу в автобус с надписью «Мосфильм». Фургон-гримерная и светобаза уехали вчера вечером. Двор опустел.

Дайнека слезла с подоконника и медленно побрела в прихожую, раздумывая над тем, что хорошо было бы попрощаться со всеми, кого она знала. Она вышла в подъезд, забрела в лифт и поднялась на один этаж. Когда раздвинулись дверцы кабины, нос к носу столкнулась с Крюковым.

– Как кстати… – сказал он, зашел в лифт и нажал на вторую кнопку.

На ее этаже следователь предложил:

– Если не возражаете, поговорим у вас дома.

Они зашли в квартиру, и Дайнека пригласила Крюкова в комнату, однако он попросил:

– Чайку не нальете?

– Конечно, – она первой прошла на кухню.

Пока готовила чай, следователь достал какие-то бумаги и положил их на стол.

– Нужно зафиксировать ваши показания относительно того, что вы слышали в ночь убийства, я имею в виду выстрел электрошокера. Кроме того – случай с проникновением в вашу квартиру. Начну писать, если нужно будет что-нибудь уточнить, я спрошу. Потом вы прочитаете и, если все правильно, подпишете протокол.

– Хорошо, – Дайнека даже не обернулась.

Несколько минут Крюков писал, и оба молчали. Потом он остановился, поднял голову и сказал:

– Я все уточнил. Ефременко родился в селе Шало Манского района. Его мать действительно Вера Ефременко, а вот отец – Михаил Зельдиков. Брак между отцом и матерью был заключен спустя пять лет после его рождения. Исходя из чего можно предположить, что этот отец не родной и отчество Михайлович было получено позже.

– То, что он родился в Шало, все меняет. – Дайнека села на стул рядом с Крюковым.

– Ничуть не бывало. От Шало до Чистовитого – несколько километров.

– Если отчим дал ему отчество, почему не дал свою фамилию?

– Потому что мать при регистрации брака оставила свою. Соответственно сын взял фамилию матери.

– Вы вправду считаете, что Ефременко сын председателя? – Дайнека поставила перед ним кружку с чаем.

Следователь устало потер глаза, взял кружку и чуть отхлебнул.

– Горячий… Как я люблю.

Она улыбнулась, потом снова спросила:

– Правда вы считаете, что он его сын?

– Думаю, в чем-то вы правы. Ефременко имеет отношение к этой истории и, кажется, ищет рукопись. Хотел бы я знать, что в ней кроется.

– Тайна. – Дайнека посмотрела на потолок, на кухне третьего этажа что-то упало. Она перевела взгляд на Крюкова. – Знаете, что киношники съезжают?

– Только что был там.

– Родионова отпустили?

Крюков отвел глаза.

– Нет.

– Когда отпустят?

– Этого я сказать не могу.

Она усмехнулась.

– Понимаю. Вы еще не решили…

– Что не решил?

– Ввязаться или все упростить и повесить убийство на Родионова.

Крюков схватил ручку и стал быстро писать. Потом бросил ее на стол и со злостью спросил:

– А что, по-вашему, я сейчас делаю?

– Пишете.

– Это вы пишете в своих тетрадках на лекциях. А я оформляю показания, которые вам нужно прочесть и подписать.

Дайнека улыбнулась:

– Значит, ввязались?

Когда он закончил, она перечитала протокол и подписала. В показаниях фигурировало имя Ефременко. Именно в тот момент она отчетливо поняла, что все может плохо кончиться. Причем как для нее, так и для следователя.

Она проводила Крюкова за дверь и на площадке встретила соседку с первого этажа.

– Слышали новость? – спросила Вера Ивановна и сама все рассказала: – Киношники съезжают. Сколько жертв я возложила на этот алтарь! – Она смерила Дайнеку недружелюбным взглядом. – И если бы некоторые не отказывались подписывать документы…

– Знаете что? – Дайнека не пыталась себя сдержать. Слишком долго хотелось сказать эти слова. – Вы – сплетница, интриганка и скандалистка.

В этот момент открылась дверь соседней квартиры и к ним вышла Эльза Тимофеевна. Она вскинула голову, отчего высокомерно вздернулся ее сухонький подбородок.

Не ответив Дайнеке, Вера Ивановна ретировалась.

– Зайдешь? – спросила Эльза Тимофеевна. – Нина уже дома.

– Нет! – поспешно отказалась Дайнека.

Она еще не осмыслила неловкую ситуацию, когда застала отца врасплох у дверей их квартиры. Сказав, что торопится, и отправившись к выходу из подъезда, он вернулся и тайком зашел к ним. Неужели Нина его любовница?